мельчайших подробностей. Помню, я подумал, как безобразна и громоздка эта фигура в качестве украшения для часов. Одна шпага была не менее 12-15 сантиметров длиной, и все остальное было выполнено в соответственных пропорциях. Это все я помнил, когда внезапно проснулся, осознав, что ветер бешено гонит дым по трубе в мою комнату, ставни отчаянно стучат по окну, а я окончательно замерз и окоченел.

Я встал, зевнул и понял, что спал. Время было уже за полночь, и я решил лечь в кровать. Однако в наполненной дымом комнате спать было невозможно.

Недогоревшие дрова, видимо, еще тлели, и порывы ветра гнали в комнату клубы голубого дыма. Надеясь, что ветер скоро переменит направление, я открыл дверь, чтобы выпустить дым, и вышел в коридор, бросив взгляд во двор.

Была подходящая ночь для ведьм. Право, можно было поклясться, что они уже были здесь, носясь по двору в дикой пляске, яростно празднуя шабаш.

Под входной аркой мерцал свет, черные тени казались гротескными. Густые кусты и виноградные лозы ожили и бешено колыхались. Окна в коридоре скрипели. На другой стороне двора холл был погружен во мрак, и через ставни окон не пробивалась ни одна полоска света. Лишь над входной аркой мерцал тусклый свет.

Я вдруг остро почувствовал сожаление, что выбрал такое уединенное и ветреное место. Инстинкт всегда проявляется отчетливее, когда находишься в полусонном состоянии: мне был не по душе этот старый отель и особенно не нравился этот двор с пляшущими в нем ведьмами. Он уже казался зловещим: Это не было преувеличением, право же, я не был человеком, подверженным фантазиям или наделенным излишним воображением. Это было единственное подходящее определение — место было зловещим, оно угрожало.

Вдруг ветер стал завывать еще громче. Он выл и стонал над моим ухом. Нет, он как будто говорил:

— Впустите меня. О, пожалуйста, дайте мне войти!

Глава 2

Она стучалась в мою дверь и плакала. Я приоткрыл дверь и увидел бледное лицо, темные, расширенные глаза и развевающиеся волосы. Она снова заколотила кулачками по двери и опять заплакала:

— О, впустите меня!

Я распахнул дверь, и она ворвалась в комнату. Она устремилась к свету, подобно ребенку, убегающему от мрака. Я застал ее на коленях перед камином, протянувшей к огню свои красивые руки, а ее серебряные каблучки проступали яркими пятнами на фоне ковра. Когда я встретился с ней взглядом, в ее глазах был неподдельный ужас и, задыхаясь, она сказала:

— Закройте дверь!

Я закрыл плотнее дверь, выходящую в коридор. Когда у тебя нет больших денег, то имеется одно преимущество: ты лишен подозрительности. Когда я вновь повернулся к ней, она все еще держала руки у огня. К счастью, дрова теперь хорошо горели, и свет пламени отражался, отливая золотом, в ее пышных волосах, на ее лице и зажигал искорки на бархатной пелерине. Ее лоб был широк и прекрасен, носик маленький, прямой и немного вызывающий. Ее губы дрожали, но подбородок был тверд.

У меня осталось немного бренди, и я дал ей выпить. Потом подставил стул и стал ждать. Наконец, она перестала порывисто дышать, и губы стали дрожать меньше.

Она повернулась ко мне и неуверенно улыбнулась.

— Я очень сожалею, — сказала она. — Но, видите ли, меня только что похитили.

Ее темные глаза на мгновение задержались на моих, затем она вновь повернулась к огню, будто уже сказала все, что хотела.

Я постарался взять себя в руки.

— Вы это серьезно говорите?

Она обернулась, поглядела на меня, и мне сразу стало ясно, что она не шутит.

— Хотите, я вызову полицию?

— Полицию? О, нет. Я не думаю, что полиция может чем-либо помочь. Во всяком случае, я спаслась. Совершенно... — ее голос задрожал, но она овладела собой и закончила твердым голосом: — совершенно невредимой.

— Но я должен что-то предпринять. Полиция...

Она сделала решительный жест рукой.

— О, конечно, я не вызову полицию, если вы не хотите. Но ведь что-то следует предпринять. Это может...

Я чуть было не сказал, что это может повториться, но вовремя остановился, видя ее испуг.

Я сразу поверил, что она говорила правду, у меня просто не возникло ни малейших сомнений.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? Может быть, позвать горничную или управляющего отелем? Разве нельзя что-нибудь сделать?

Я направился к звонку, но она, должно быть, решила, что я иду к двери, так как резко повернулась, вновь задыхаясь и дрожа от страха:

— Пожалуйста, не уходите. Подождите одну или две минуты. Видите ли, я задыхаюсь, потому что мне пришлось бежать. Он преследовал меня.

Что-то заставило меня броситься к двери и выйти в коридор. Это не был голос моего рассудка или воли, так как я не имел ни малейшего желания быть замешанным в дело с похищением. Почти одновременно со мной она добежала до двери, ведущей на лестницу, и обеими руками ухватилась за мою руку. Видимо, она была испугана, лицо ее снова побледнело, и она в ужасе глядела через стекло двери, продолжая умолять меня вернуться.

— Поверьте мне. Пожалуйста, поверьте мне. Он ушел. Наверное, он ушел сейчас же, как вы открыли дверь и впустили меня. Он не стал бы дожидаться, чтобы его поймали. Кроме того, я не могу взвалить это дело на ваши плечи.

Я ощущал на своем лице ее теплое и приятное дыхание, ее плечо нежно прикасалось ко мне, точно пытаясь увлечь меня обратно, помимо моей воли. Руки у нее были маленькие, холодные и сильные; она употребляла какие-то духи, напоминавшие запах гардений. Я сказал: "Глупости", — снял ее руки и не очень-то нежно отстранил ее, но она была сильная и решительная, несмотря на свою хрупкость.

Но когда я распахнул дверь и ветер ударил нам в лицо, она вновь схватила меня за руку и закричала, почти приложив губы к моему уху, чтобы я мог расслышать ее, несмотря на вой ветра и стук ставней и окон:

— Разве вы не понимаете, наконец? Я попаду в очень трудное положение, если вы это сделаете!

Я внимательно поглядел на лестницу. Мне было видно пространство лишь до первого поворота, и то неясно. Конечно, там никого не было, а во дворе двигались только тени. В конце концов, если она так к этому относилась, решение зависело от нее. Она стояла очень близко, и я чувствовал, как ее тело дрожит от холода.

— Возвращайтесь в мою комнату и постарайтесь согреться.

Так как она колебалась, я прибавил:

— О, я сделаю все,