Мы послушали три увлекательных рассказа, таких разных, но в чем-то они сходятся, и если мы выделим это «что-то общее», мы сможем использовать это в своей дальнейшей работе. Ведь все работает, все трогает наши души, какой бы ни оказалась история там есть что-то, что одинаково нас затрагивает, не оставляет равнодушными.

Давайте-ка быстренько вспомним все три истории. Первая — выдумка, прекрасная работа богатого воображения: героиня имеет уникальную способность, которую она может использовать ограниченное число раз, и ей нужно понять, как правильно ее использовать. Вторая история скорее всего основана на народных преданиях, на устных рассказах о судьбах неких собирательных образов: воин, которым движут благородные цели, становится жестокой машиной убийства. И третья история — история реальных людей, живущих среди нас: заслуженный профессор и опытный педагог, столкнувшийся с жестоким устройством современного общества, и женщина, волей судьбы ставшая заложницей собственной нерешительности.

Заметив как Я'эль, сдвинув брови, в упор глядит на Саада, словно принуждая его к какому-то действию, Филипп поспешил добавить:

— Прости пожалуйста, Аарон, если что-то вдруг прозвучало некорректно.

— Нет-нет, все в порядке.

— Так вот, у нас три истории. Вроде разные, но в каждой из них мы следим за действиями активных, деятельных героев, которые хотят быть полезными. Каждый из них идет к какой-то цели. Добивается он ее или нет — это другой вопрос, но со всеми ними происходит что-то, что изменяет их. Ребята, мы имеем дело с тремя образцами самой обычной человеческой драмы, а драма подразумевает трудности, лишения, проблемы, их преодоление, решение задач, ранее перед героями не встававших. Драма — это жизнь, а жизнь — драма. За жизнь!

Звук ударяющихся глиняных кружек обозначил новую страницу разговора.

— Хочу предупредить вас об опасности злоупотребления тяжелыми историями. Одна, вторая, третья, десятая, сотая рассказанная история, не дающая надежду, в состоянии сломить вашу естественную защиту и через образовавшуюся брешь загнать в вас дух печали, тоски, уныния. Так и теряется надежда. Я никоим образом не рекомендую вам пропадать на темной стороне этой жизни, не советую переселяться туда. Мы все равно волей или неволей оказываемся там рано или поздно, и для любого из нас это всегда тяжелый жизненный опыт. Но чисто логически, чисто геометрически выбраться из него на светлую сторону мы можем лишь попав туда. Мы не можем говорить о спасении, когда нас незачем спасать. Мы не почувствуем смысла спасения и его важности, если не будем погибать. Надежда не проявится в изобилии, и Счастье не придет к тому, кто не лишался чего-то дорогого в жизни. Но не давайте себе привыкнуть к постоянному пребыванию там, куда не проникает свет, не дайте почувствовать себя там, как дома. Мы все должны тянуться к свету. Посмотрите на тех, кто постоянно причитает о тяжелой жизни, о невзгодах, об убийствах, о войнах, на тех, кто говорит, что жизнь не имеет особого смысла и заключается лишь в том, чтобы есть, спать, срать, сношаться, засыпать и снова просыпаться, чтобы есть, спать, срать, сношаться, засыпать и снова, и снова, и снова, пока какой-нибудь из ненадежных органов нашего надежного организма-механизма не откажет. А вы знаете, они по-своему правы! Они правы, потому что их жизни в этом и заключаются. Но, но, но…

Филипп прищурил левый глаз, будто тот залип в момент подмигивания, улыбнулся, закусив нижнюю губу, и указательным пальцем правой руки стал легонько бить по краю стола, словно уча его чему-то. Красное вино уже начало оказывать свое целебное свойство.

— …но даже среди их историй проживает драма, даже об этих людях мы будем говорить, беспокоиться, пытаться их понять, мы будем говорить с ними, ведь им нужно показать путь на светлую сторону.

— Ну, это в целом, — расширив монолог Филиппа до диалога, отметил Аарон, — а в частности мы просто будем делать свое дело, если речь о театре.

— Конечно о театре, а о чем же еще? Что еще мы, здесь сидящие, можем делать с любовью, не считаясь с потерями и затратами? Но наш театр — это не только сцена. Мы — актеры на сцене, а в жизни — люди, о которых говорят артисты. Актеры разыгрывают на сценах ситуации и чему-то пытаются научить людей, стремятся что-то показать, на что-то намекнуть. Мы — дети, которые играют в свои игры, но каждая игра призвана сделать игроков опытнее. Все три истории, которые мы — не побоюсь этих слов — пережили, все они нас чему-то уже научили, а мы потом о них расскажем другим. Может быть кто-то узнает в одной из таких историй профессора, который потерял все, что у него было потому, что не смог преступить закон, который ему в детстве преподал отец, или не смог соврать обещаниям, данным матери, или просто не смог лицемерить перед самим собой, не смог пойти на компромисс со своей совестью. Может быть кто-то узнает и задумается. Никто этого не знает, никто не может быть в чем-либо уверенным в принципе. Мы все просто делаем, что-то делаем. Как думаете, наш вчерашний парень, проспавший до середины дня, он уже проснулся сегодня, а?

— Спит, — криво улыбаясь пробасила Я'эль, откусывая большой кусок от запеченной куриной ноги и запивая его холодным персиковым компотом.

— А который вообще час? — поинтересовался Саад, пока что самый трезвый из всех пирующих.

На стенах часов не было, поэтому все обратились к своим телефонам. Я'эль, как ни странно, оказалось самой проворной. Двумя пальцами удерживая корпус телефона, она выудила его из кармана рюкзака, костяшкой согнутого пальца активировала экран, и, оглашая «Пять минут пятого!», запихнула его обратно в рюкзак, умудрившись не выронить и не запятнать жиром.

— Тогда скорее всего уже не спит, — выдал он свою версию. — Не спит, но пока что ничего дельного так и не сделал.

— Тост! У меня есть тост, — заявил Филипп, возвращая кружки в состояние готовности. — Вот мы вчера говорили о том, как научиться спасать Время, когда другие его убивают, и о том, как это полезно для всего человечества. Сегодня я вывел формулу попроще, на каждый день, и преподнести ее будет лучше всего в виде тоста.

Филипп встал, высоко поднял кружку вина и сказал: