— Государственно мыслишь, боярин, — отметил Карп.

— У меня был такой опыт, — спокойно пояснил Щавель. — После того, как мы кремль взяли и начали приводить в чувство утонувшую в бездуховности Русь. Допрашивали и пытали, пороли и расстреливали. Посчитали — прослезились. Надо было сразу на кол сажать активистов вместе с их семьями, в назидание окружающим. Обошлись бы меньшими потерями. От полумер всё зло. И сейчас в Великом Муроме возникшее протестное движение, эта освободительная борьба против китайцев и властей, тоже деградация, а за деградацией неизбежно следует распад, голод и разруха.

Карп, повидавший много городов мира, сжал массивный кулак и пристукнул по столу.

— На демонстрации хороших не бывает. Мирные люди дома сидят в кругу семьи. Побарагозить выходят только смутьяны, неприкаянные и желающие странного.

— Экстремисты, — вынес определение Щавель. — Их светлейший князь велит казнить. Потому что Закон такой!

— Как скажешь, командир, — склонил голову сотник княжеской дружины.

— Мы попали в спецвыпуск, — старший опер положил перед шефом газету, которую раскопал неизвестно где, ведь с базы не отлучался. Шустр и проворен был старший опер, а, может, газетёнку подкинули доброжелатели.

Глубокая ночь с пятницы на субботу не утихомирила департамент, готовящийся к маршу несогласных. Пандорин держался только на антивампирском порошке, а его оставалось в табакерке немного — выдача производилась строго под оперативное мероприятие.

«ПОШЛИ ПО ШЕРСТЬ, ВЕРНУЛИСЬ СТРИЖЕНЫ» — издевательский заголовок предварял полосную статью о разгроме опергруппы. Посреди красовалась карикатура, выполненная знакомым пером. Из горящей избы вприпрыжку выскакивали смешные человечки при эполетах, с болтающимися на боку саблями, придерживаясь обеими руками за поджаренные зады. Из окна выпархивала донельзя удивлённая летучая мышь.

Начальник сыска дочитал и кровь его закипела. Какой-то щелкопёр изгалялся как мог, подробно (и местами близко к правде) описывая кошмар во флигеле, словно сам присутствовал и всё видел.

На ум пришёл уволенный полицейский. Нижние чины охотно сливали журналистам служебную информацию за угощение в трактире. Если трус был прикормленным, это объясняло бойкость появления материала.

Спецвыпуск назывался «Вечерний трубадур».

— Ты знаешь, — Пандорин устало смотрел на газетную шапку, сравнивая ничтожность названия с ничтожеством автора, а их обоих с силой воздействия на благорасположенные умы доверчивой публики, — что двадцать лет назад боярин Щавель всех трубадуров на Руси извёл?

— И правильно сделал, — похвалил старший опер. — Не знал. Молодец Щавель.

— Нам надо было в редакцию газеты ехать, а не вампиров ловить, — Пандорин отметил, что задним умом все крепки. — Там коренится главная зараза. Эх, времени мало, завтра в усиление. Сегодня уже… Как быстро всё развивается… Как по заказу.

— Вы б поспали, — посочувствовал старший опер и тут же пожалел об этом, потому что Пандорин резко выпрямился и окаменел лицом.

— Давай карту. Ещё раз посмотрим на предмет провокаций. В семь утра инструктаж.

Старший опер вытащил из подставки свиток, расстелил на столе план Великого Мурома. Придавили края карты чернильницей, пресс-папье и прочими весомыми аксессуарами, которые держат на столах чиновники, знакомые с внезапностью анонимных посетителей.

Перешли к делу, оба стали собранны, деловиты и как бы сравнялись в чинах.

— Что с активистами? — спросил старший опер.

— Дураки да бешены не все перевешаны, — пробормотал Пандорин. — Жандармские ездили в адреса. Почти без толку. Неблагонадёжные ныкаются перед акцией.

Начальник сыска вооружился карандашом. Слегонца очертил неровный круг возле Набережной улицы.

— Выдвигаемся тремя мобильными группами. Задача — не допустить провокаций со стороны Боевого Комитета Рабочей Партии. Особое внимание обращаем на позиции оцепления новгородского ОМОН. Это ж надо, батарею здесь поставить… Сначала народ покрошат, потом на мосту давка начнётся.

— Превосходно сработано. Могильщики обогатятся.

Пандорин кашлянул, продолжил, водя по карте остриём грифеля:

— Экстремистам будет выгодно ударить сюда. Или вот сюда. Подстрелят новгородцев, и пускай опричники в отместку разнесут рабочие трущобы, наша полиция их не удержит. Провокацию спишут на китайцев. Сначала распустят слухи, что ходи виноваты, потом расклеют по городу прокламации, дескать, китаёзы таким изощрённым восточным образом отомстили за Шанхай.

— Они могут, — неизвестно применимо к кому пробормотал старший опер.

— Прочёсываем, значит, всё, начиная с Окского парка, от памятника жертвам расправы девятьсот шестого года вдоль Воровского съезда и до Набережной.

— С памятника Илье Муромцу могут стрелять?

— Не-е, там дальше деревья. На крыши по одному человечку надо выставить. Хоть дворников засылай…

— Дворников и зашлём.

Карандаш Пандорина скользнул по мосту, провёл дорогу до позиции заградотряда, косо черкнул обратно, к линиям ближних домов.

— Что у нас тут?

— Дом общего пользования, — быстро ответил старший опер. — Внизу бывшая публичная библиотека, на верхнем этаже заброшенный книжный склад.

Пандорин начал что-то подозревать.

* * *

Особняки великомуромской аристократии, утопавшие в Окском парке, почтительно расступились перед статуей древнего воина. Могучий витязь в развевающемся плаще, доспехах и шлеме, совсем как у дружинников, вздымал в вытянутой деснице меч, над которым восходило солнце. Железный воин возвышался на круглом белом постаменте, прижимая шуйцей к груди древнеримское орудие казни, символизирующее победу над Жидовином. На каменной плите у подножия постамента сидели героические существа с крыльями, львиными телами и хищными клювастыми головами — грифоны, ныне на Руси не встречавшиеся.

— Это Илья Муромец, сын Иванов, — негромко сказал Щавель, две шеренги дружинников в боевом облачении замерли перед ним, смотря кто на памятник, кто на своего командира. — Он родился на муромской земле, в селе Карачарово. Вы все слышали о нём. Он много странствовал по Руси и многое сделал. Он наводил везде порядок. Ловил разбойников, одолевал басурман и прочих врагов нашей Родины.

Утро выдалось ясное, день был холодный. Бойцы новгородской дружины выдвигались на свои позиции, кто конным, кто с артиллерией. Возле парка спешились и подошли поклониться былинному богатырю.

— И когда в Великом Муроме, соблазнённые посулами и озлобленные наветами простаки собрались свергнуть власть, на их пути встала не разбежавшаяся полиция, а настоящий богатырь. Это случилось на первое мая, в Вальпургиеву ночь, когда силы зла особенно сильны и властвуют над миром. Илья Муромец не пропустил одержимых громить и бесчинствовать, как случилось недавно с китайцами. Он смёл напасть в реку, и Ока унесла трупы, едва не выйдя от крови из берегов.