служители – более щуплыми, тощими, старыми, нежели прежде. Украшения и мебель помещений казались какими-то банальными, словно вся их массивность и строгость заранее отступали на второй план перед важностью его миссии. Господин избрал его для этой задачи – а какие задачи стояли перед всем тем, что его окружало? Несомненно, менее значительные.

Он шагал мимо, и если какая-нибудь ваза дребезжала от его шагов или звякали пробки в графинах, почему это должно было его заботить? Если даже они упадут и разобьются, кого за это накажут? Если он сорвет со стены картину и швырнет на пол, так что ее рама расколется, а стекло разлетится вдребезги, что с того? Натан вдохнул и даже не думал о том, чтобы выдохнуть, пока его грудь не оказалась наполненной доверху. Он сам отдернул свои рукава, чтобы они оказались одинаковой длины.

Дверь, ведущая в Подпол, была незаметной, но Натан был удивлен, что не видел ее прежде. Вероятно, она была замаскирована, поскольку Беллоуз, казалось, с трудом отыскал замочную скважину: он три или четыре раза тыкал снятым со связки ключом в деревянную стену, пока не попал в отверстие, после чего принялся вращать им вправо и влево. Когда дверь наконец открылась, Беллоуз вздохнул, а затем, словно преодолевая собственные сомнения, решительно шагнул внутрь.

За дверью оказались женщины, и их было много. Встречая взгляд Натана, они опускали глаза, бормоча извинения и перешептываясь. Кажется, в их тоне слышался благоговейный трепет. Или это было удивление? Или гнев? Натан не мог понять; и, осознав, что это его беспокоит, он ощутил раздражение на самого себя. Чем эти женщины отличаются от всех тех объектов наверху? Они значат даже меньше: они живут своей жизнью и выполняют свое предназначение в таком месте, куда ему вообще нет надобности заглядывать, если у него не возникнет такого желания!

В Подполе было темнее, чем наверху. Может быть, они бормотали просто потому, что их беспокоил его свет?

Беллоуз пошел вперед.

– Нам сюда.

Они спустились на один пролет лестницы, и обычные звуки, издаваемые людьми и их работой в человеческом мире, понемногу затихли. Им на смену пришли гул и грохот машин – звуки настолько низкие, что сотрясался воздух даже у Натана в легких и вибрировал спинной мозг.

Чем глубже они спускались, тем громче становился шум. Все новые запертые двери, новые тайные переходы. Огромная связка ключей на поясе у Беллоуза гремела не переставая: служитель вытаскивал один ключ за другим. Их окружали сплошные металл и камень (все более сырой, ржавый, склизкий по мере их углубления вниз и нарастания шума).

Еще одна дверь – и они оказались снаружи.

Перед ними было море. Хотя Натан с самого рождения постоянно ощущал его близость – настолько, что привык считать, будто воздух всегда должен быть соленым и полным брызг и вибрировать от грохота разбивающихся волн, – он никогда не видел перед собой береговой линии, никогда не осознавал до конца, что у моря есть граница – то место, где оно встречается с сушей.

Беллоуз жестом указал ему на ворота в Морской стене, окружавшей гавань. Господин позволял купцам пользоваться ими для своих надобностей, и сейчас через них в гавань входил корабль под эскортом белых буксиров портовой стражи.

– Это судно называется «Муйрху»[5]. Его капитан доставит вас к берегам Маларкои и вернет обратно к нам, когда ваша работа будет выполнена.

Какое-то мгновение Беллоуз стоял неподвижно и пристально вглядывался в Натана, словно видел в нем что-то, имевшее величайшее значение.

– Удачи, – проговорил он очень тихо.

И прежде чем звук растворился в воздухе, Беллоуз вернулся внутрь и затворил за собой дверь.

LXVIII

Когда-то давно, прежде чем легочные черви одолели отца, а Натан едва помнил это время, тот сделал для него корабль. Корпус состоял из половины маленького бочонка, а загнутые внутрь железные обручи служили опорами для палубы, роль которой исполняла стенка упаковочного ящика, привязанная пропущенной в щели крепкой бечевкой. Отец просмолил его Живой Грязью и патокой и сделал мачту из древка стрелы – они нашли его уже сломанным, стрела была с перьями огненных птиц, которые исполняли роль флага. Рангоут они соорудили из кошачьих костей, зато сами паруса были из наилучшей хлопковой ткани, плотной и чистой (его мать пришла в ярость, обнаружив, что один из ее последних носовых платков безвозвратно испорчен, зато эти паруса сразу поймали ветер). Корабль понесся по реке дождевой воды, протекавшей посреди трущоб, вдоль завалов мертвожизни по обоим берегам, и Натану пришлось пробежать полмили, прежде чем он сумел его поймать. Когда он вернулся, раскрасневшийся и улыбающийся, отец тоже встретил его улыбкой.

Корабль, который он видел сейчас, был похож на тот настолько же, насколько его умирающий отец был похож на того, что запечатлелся в его памяти: они несомненно принадлежали к одному типу объектов, однако все узнаваемые черты пропадали за различиями. У «Муйрху» не было ни мачты, ни флага, словно корабль был лишен гордости, требующей украшать себя и провозглашать о себе всему миру. Корпус, потрескавшийся и неровный, был перевернут, опрокинут дном кверху, и команда ползала по нему, словно насекомые-паразиты по крабьему панцирю, впиваясь в мокрую древесину крючьями на ботинках и отыскивая пальцами зацепки, чтобы держаться.

Корабль был массивным, тяжелым; казалось, он двигался мощными рывками, расталкивая перед собой воду.

Когда он добрался до пристани, пять человек из команды взялись за сходни и подняли их высоко в воздух, словно вдруг вспомнили о необходимости мачты и теперь пытались ее установить, – однако тут же вновь уронили. Конец сходней грохнулся на землю возле ног Натана, разбрызгивая собравшуюся возле пристани морскую пену. Мальчик повернулся обратно к двери – но та была закрыта, и жаберники из портовой стражи стояли перед ней со скрещенными руками. Команда делала приглашающие жесты, крича, что он должен подняться на борт. Видя, что он колеблется, не выполняя сразу то, что ему было сказано, они закричали еще настойчивее и сильнее замахали руками.

Что заставляло его медлить?

Книга уютным кирпичиком прижималась к его груди, удерживаемая плотно застегнутыми пуговицами куртки, за спиной стояли белые жаберники. Деваться было некуда.

Чем дальше Натан отходил от берега, тем больше планка прогибалась и пружинила под его весом, грозя то ли сломаться пополам, то ли сбросить его в воду. Каждая набегающая волна увеличивала амплитуду, так что Натан прикладывал все усилия, чтобы оставаться на ногах. Глядя на это, матросы от души забавлялись. Одна женщина из команды, тощая, жилистая, с мокрыми волнистыми