Гудериан, с грубоватым лицом боевого офицера и пылким темпераментом, действительно осмеливался давить – и несколько раз ему пришлось за это расплачиваться. В 1941 году Гитлер отправил его в отставку из-за разногласий по поводу операции «Барбаросса». Фюрер вернул его в командование в 1943 году, но снова уволил, когда Гудериан выразил сомнения по поводу операции «Цитадель» – наступления под Курском. Еще одна ссора произошла в октябре 1944 года, когда Гудериан возражал против плана фюрера перебросить 2-ю танковую дивизию в Венгрию для захвата нефтяных месторождений, выведя ее из Польши, атакованной Советским Союзом.

В ходе встречи с фюрером накануне Рождества наглость Гудериана вышла на новый уровень. Он решительно заявил, что «Осенний туман» следует немедленно свернуть и все имеющиеся войска перебросить на Восточный фронт. Как и ожидалось, Гитлер вышел из себя. «Кто выдумал этот бред? – кричал он. – Это величайший самозванец со времен Чингисхана!» На самом деле «величайший неудачник» было бы ближе к истине, потому что «Осенний туман» стоил Германии 600 танков, 1600 самолетов и 100 тысяч убитых и раненых.

Группа армий «Центр» 8 января предупредила Берлин, что Красная армия теперь достаточно сильна, чтобы за шесть дней преодолеть 250 километров между рекой Висла в Польше и немецкой провинцией Силезия. Возможно, это было преувеличением.

Двенадцатого января более двух миллионов советских солдат – примерно в десять раз больше, чем десант в Нормандии, – пронеслись по 650-километровому фронту при поддержке тысяч тяжелых артиллерийских и штурмовых орудий, тяжелых танков ИС (Иосиф Сталин), средних танков Т-34, самолетов и ракетных установок «катюша». На севере 3-й Белорусский фронт (эквивалент группы армий) двигался к Восточной Пруссии, духовному пристанищу немецкого военного сословия со времен Средневековья.

Левее от 3-го войска 2-го Белорусского фронта атаковали польский город Данциг, с которого в сентябре 1939 года началась война. Слева от него находился 1-й Белорусский фронт, возглавляемый самым известным российским командующим маршалом Георгием Жуковым. А слева от Жукова, на дальнем конце фланга, находился 1-й Украинский фронт маршала Ивана Конева.

В начале января немецкий министр пропаганды Геббельс заверил немецкий народ, что армия остановила советское наступление. В Восточной Пруссии это объявление было встречено с горьким сарказмом. С 12 января до середины февраля 8,5 миллиона человек – большинство из них женщины, дети или старики – бежали на запад по глубоким зимним снегам в открытых фургонах и телегах при температуре, которая ночью падала до минус двадцати. Падавших лошадей забивали на мясо. Женщины и дети провалились под лед и тонули. Русские истребители появлялись в небе с первыми лучами солнца и проносились над лагерями беженцев, оставляя после себя перевернутые телеги, сломанные игрушки, брошенный багаж и замерзшие тела, которых живые аккуратно раскладывали по телегам, прикрыв грязными одеялами или присыпав замерзшей соломой.

В середине января, когда пришла Красная армия и начались массовые изнасилования, советский писатель Александр Солженицын, воевавший в звании капитана, описал сцены, свидетелем которых он стал, в поэме под названием «Прусские ночи»:

«Нет сомнений, – писала историк Кэтрин Мерридейл, – что действия солдат Красной армии поощрялись, если не предписывались Москвой. Пропаганда сыграла активную роль в формировании восприятия врага и оправдании мести. Советское информационное бюро разжигало коллективный гнев солдат сфабрикованными образами, которые [настолько глубоко врезались] в сознание человека, [что] он мог думать о них как о части собственного опыта. Об этом свидетельствует однообразие подобных рассказов. В воспоминаниях немцев о том, за что мстили советские солдаты, часто упоминается не изнасилование русской женщины немецким солдатом, а ужас иного порядка. …Ярость среди бойцов Красной армии часто была вызвана образом немецкого солдата, который убивает младенца, оторванного от матери, ударом о стену – женщина кричит, мозг ребенка разбрызгивается по стене, а солдат смеется».

В последнюю зиму войны жизнь в Берлине была невыносимой. Популярная праздничная шутка гласила: «Будь практичным, дари гроб». Бункер Берлинского зоопарка (огромное бетонное сооружение – бомбоубежище и воплощение мощи тоталитарного государства) стал популярным местом для случайных сексуальных контактов. Во время бомбардировок союзников незнакомцы встречались под винтовой лестницей бункера и предавались блуду. Ходили слухи, что среди посетительниц были девушки не старше четырнадцати-пятнадцати лет, которые хотели лишиться девственности до прибытия Красной армии.

Подобно бункерам в других частях столицы, бункер зоопарка зимой 1945 года был постоянно переполнен. Люди втискивались внутрь в самой теплой одежде и брали с собой маленькие картонные чемоданчики, набитые бутербродами и термосами. Люминесцентная краска на потолке бункера освещала помещение, когда авианалет союзников вывел из строя электросеть, но пока никто не нашел быстрого способа отремонтировать поврежденную бомбой систему водоснабжения. Когда взорвался снаряд, туалеты затопило, и зловоние человеческих испражнений и останков заполнило каждый уголок бункера.

Bleib Übrig! («Жить будем!»), – говорили друг другу берлинцы. В основном столичные жители относились к Гитлеру хуже, чем их соотечественники в других частях страны. Когда Лотар Лёве, член гитлерюгенда, вернулся в Берлин в декабре 1944 года после нескольких месяцев отсутствия, он был удивлен тем, сколько недружелюбных взглядов встретил, отдав нацистское приветствие при входе в универмаг. В тех частях страны, где национал-социализм оставался популярным, люди продолжали верить в чудеса. Незадолго до Рождества 1944 года немецкая женщина написала своему мужу, узнику французского лагеря для военнопленных: «Я верю в нашу судьбу! Как сказал д-р Геббельс, ничто не может поколебать уверенность, рожденную нашей долгой историей, нашим славным прошлым. В настоящий момент мы достигли очень низкой точки, но среди нас есть решительные люди. Вся страна готова к маршу с оружием в руках». Именно таким немцам, как эта женщина, Гитлер посвятил свою новогоднюю речь 1945 года: