Он сделал глубокий вдох. Что-то было не так, Фрэнк ощутил головокружительную ледяную слабость, которую не мог передать на словах. Люди говорили, что освобождение – это шок, несколько недель накануне тянутся как вечность, ты сходишь с ума, начинаешь бояться свободы, хочешь вернуться обратно. Когда настало его время, он ничего этого не почувствовал. Старые привычные реакции организма, якобы отражающие умственное состояние, не появлялись. Да, он страдал от посттравматического стрессового расстройства. Однако за этим диагнозом всегда крылось большее. Что есть травма? Что есть стресс? Что есть расстройство? Никто не знает. В джунглях человеческого разума никогда не прекращается брожение, поиски просеки, поиски водоема, все это под неясным светом кипящих мыслей, в полусне, в полуяви. Зачем помогающие ему пытаются найти для этого слова, непонятно. Ну, видимо, желают помочь. Люди не могут без слов, выражают ощущения словами. Иногда получается. А иногда нет. Нужных слов не находится.

Косой полоснул страх. Что-то не так.

Фрэнк осторожно, глядя под ноги, поднялся по ступеням. Неподходящее место, чтобы спотыкаться, – вокруг много гуляющих: если он упадет, к нему поспешат на помощь, заметят электронный браслет на щиколотке и подумают, что он наркоман. Нет, надо держаться.

Фрэнк вышел на улицу, отдышался. Оценил состояние, потряс руками и ногами – они двигались как надо, и он воспрянул духом. Перешел через оживленную улицу к переулкам между Банхофштрассе и рекой. Там была кондитерская, в которой продавались засахаренные дольки апельсина, до середины обмакнутые в разные сорта шоколада. Ему нравился самый темный. Дольки отборных апельсинов, горько-сладкие, не до конца высохшие, покрытые отборным шоколадом. Фрэнк завел привычку: купив всего одну дольку, долго смаковал ее по пути. Продавщица сразу его узнала, не дожидаясь заказа, взяла дольку щипцами и опустила на листок вощеной бумаги – Фрэнку достаточно было просто кивнуть. Он вышел на узкую пешеходную улицу, мощенную плоской, гладкой плиткой, почти похожей на булыжное покрытие, почти, да не совсем, направился к Парадеплатц, пересек трамвайные пути, идущие вдоль Банхофштрассе, и углубился в район, прилегающий к ставшей такой знакомой тюрьме.

Апельсин и шоколад, шоколад и апельсин. Горькое и сладкое, темное и светлое. Вкус составных частей сливался в отдельный особый вкус, цельный и вязкий. На языке таяли сахар, немного жиров, возможно, толика кофеина. Свернув за угол и увидев здание тюрьмы, Фрэнк почувствовал себя лучше. Он преодолеет напасть, дождется освобождения с таким же стоицизмом, с каким переносил заключение, выйдет и снимет квартиру по соседству. Напротив автобусного депо находилась коммунальная квартира, он записался в очередь на жилье, как только начал отсидку. Теперь в квартире освободилась маленькая спальня. Он поселится в ней и будет жить, как жил до сих пор. Не высовываться, не загадывать наперед.

Мэри Мерфи долго не появлялась, Фрэнк даже начал волноваться. Когда она наконец пришла, он рассказал ей за столиком в кафе напротив тюрьмы о встрече с горными козами на склоне Пилата. У него не получилось рассказать как следует, он заметил, что смысл до Мэри не дошел. Фрэнк плюнул и раздраженно посоветовал, чтобы она съездила и посмотрела сама.

– Я рада вашей поездке, – односложно ответила Мэри.

Фрэнк спросил, чем занимается отдел министерства по делам беженцев. «Их уже около 140 миллионов, – сказал он, – а будет еще больше. Население Германии и Франции, вместе взятых. Хуже некуда».

– Я знаю.

– Вам надо выработать план, который поддержат все правительства. Вы изучали положение, существовавшее после мировых войн? Миллионы беженцев бродили по миру, умирая от голода. После Первой мировой войны решение проблемы поручили Фритьофу Нансену, он придумал систему нансеновских паспортов, разрешавших беженцам въезд в любую страну мира.

– Это правда?

– Кажется, да. Я читал, но не очень подробно. Зато у вас есть команда, которая могла бы этим заняться. Нужно снова ввести нансеновские паспорта.

Мэри вздохнула.

– Боюсь, многие страны на это не пойдут.

– Повторите трюк с центральными банками. Либо план, либо хаос. Да, есть лагеря, и я знаю, что вы их посещали, однако те, которые видел я, скорее похожи на тюрьму, только хуже – беженцы понятия не имеют, как долго их там продержат и чем они провинились. Европа наказывает жертв. Судан принимает больше беженцев, чем все страны Европы, а ведь Судан в развалинах. Люди бегут в Европу, а их называют экономическими мигрантами, как будто их собственные граждане делают не то же самое – ищут лучшую жизнь, проявляют инициативу. Но если ты приехал за этим же в Европу, ты преступник. Пора это менять.

– Так поступает не только Европа, – покачала головой Мэри.

– Но вы-то находитесь в Европе! – воскликнул Фрэнк.

Мэри потупилась, глядя в чашку «кафи фертиг». Опять повторялся первый вечер, что не предвещало ничего хорошего. Фрэнк наседал, требуя большего от министерства, Мэри негодовала.

С другой стороны, она все еще встречалась с ним, хотя прошло столько лет. Странно. Он не мог понять причину. Фрэнк внезапно осознал, насколько для него важны эти встречи. Он их жаждал. Они представляли собой нечто невыразимое словами. Ирландка, слегка взбалмошная, проявляет к нему нездоровый интерес, нередко ведет себя с оттенком жесткости и мстительности, шпыняет его, что дико раздражает. И все-таки он привык к ее визитам, нуждался в них.

– Это вам надо съездить в Альпы, – предложил Фрэнк. – Вы сами мне это посоветовали и оказались правы. Теперь я даю вам такой же совет.

Мэри кивнула.

– Может быть.

Мужа приходится толкать на каждом шагу. Он похож на одного из своих волов, вот почему он так любит их и не любит меня. Я для него что та птичка, которая садится на спину вола и долбит клювом. Муж был бы намного счастливее, если бы я тоже была волом. Увы, я его жена – судьба глупо распорядилась, – однако винить, кроме себя самой, некого. И, честно говоря, я его люблю, но помирать от голода не собираюсь.

Мужу достался огрызок отцовских угодий, два гектара в самом дальнем от реки закутке, где годами сваливали мусор, поэтому сначала пришлось разгребать несколько слоев всякого дерьма и даже платить за его вывоз, после чего остался треугольный кусок земли, твердой, как мраморный пол. Во-первых, пришлось взламывать корку, во-вторых, рыть от участка двоюродных братьев выше по реке оросительный канал. Я подталкивала мужа, чтобы он попросил братьев и племянников помочь нам. Когда мы, наконец, закончили, настало время удобрять почву. Вот где пригодились дурацкие волы, мы арендовали для них соседний луг и собирали навоз и дерн для нашего надела. Поначалу вода из рва попросту стекала по нашему участку, унося с собой в реку все, что плохо лежало. Пришлось устраивать бермы, террасы, канавки, польдеры. Все в основном делала я – кроме меня, никто не мог работать целый час без перерыва и читать показания уровня. Дело двигалось вперед туго.