светила следовали своим медленным торжественным путем, равнодушные к человеческому безумию.

Я обогнул город Киш и вышел к землям, населенным пастухами. Меня сразу покорила их гармония. Овцы вписывались в изгибы пейзажа как шерстяная накидка, бережно наброшенная на холмы. Они паслись. Размышляли. Дремали. Их неподвижность дарила чувство безмятежности. Коричневые и бежевые на зеленом, ягнята, овцы и бараны смягчали облик равнины, насколько хватало глаз. Вокруг них неторопливо бродили пастухи, хранители здешнего мира. После Бавеля, с его конвульсиями и горячкой похожего на открытую рану, этот покой источал аромат невинности. Время текло, каждый день походил на прошедший, и никого не терзало безумное желание сотворить новый мир. Мужчины, женщины и животные были обращены к первоосновам жизни. В своих ненасытных устремлениях Бавель виделся пустым и ущербным, тогда как мир полей представал полным и самодостаточным.

Я был рад встрече с Аврамом и смотрел на него новыми глазами. Как он правил своим народом? Он пастух. И людям, и животным он был пастырем: о них заботился и вел их. Его паства была единой отливкой. Эта монолитность меня удивляла. Неужели кочевникам, как и овцам, свойственна врожденная покорность, и Аврам ею пользовался? Не думаю: с жителями Бавеля они были одной природы; но имели другой строй мыслей. Они не требовали от жизни все новых даров, но дарованное принимали – и наслаждались им. Жители Бавеля в надежде приобрести больше всегда чувствовали себя обделенными, а кочевники довольствовались нынешним бытием и добром. Лад основывался на смиренном согласии. Аврам не был творцом этого народа, он его усыновил; родившись в городе Уре, он знал, от чего бежал, и догадывался, что обретет; но он не ограничивался объединением своего народа: он углублял его духовный мир. Чем больше я размышлял об этом, тем лучше понимал Аврама как антипода Нимрода. Власть тирана зиждилась на страхе, власть пастыря – на доверии. Первый унижал свой народ, прибегая к силе, второй – возвышал, опираясь на достоинство. Если один поощрял гнусные инстинкты – зависть, эгоизм, страх, – то другой, указуя перстом на Бога, утверждал, что уважение, умеренность и солидарность объединяют нас и спасают.

Авраму удалось это совершить со своим народом и своими двенадцатью помощниками – но не удалось в своем доме. Ситуация осложнялась. Агарь открыто выступала против Сары. Времена, когда служанка падала ниц перед хозяйкой, канули в прошлое. Мирная, но решительная Агарь, защищая свое положение и положение ребенка, стала выпускать когти, а хрупкая Сара коготки втянула. Соперничество изменило характер Агари: ее уверенность сменилась недоверчивостью, мягкость – агрессивностью, скромность – притязаниями, и эта метаморфоза была мучительна ей самой. К тому же она, непривычная к борьбе, недооценивала свою соперницу. А Сара, наделенная всеми достоинствами и недостатками, была извечным борцом, невероятно изощренным, она умела перед прыжком сэкономить силы и выждать, улучить момент и пустить в ход подходящее оружие.

Бедная Агарь! Она вязла в неэффективной стратегии: угрюмо ворчала, возмущалась, что на нее не обращают внимания, потрясала Измаилом как военным трофеем и будто непрестанно обвиняла Аврама в дурном поведении. А тот, наделенный острым чувством справедливости, плохо переносил ежедневное соседство с живым упреком.

Сара пользовалась этим, выказывая доброжелательность и снисходительность. Она знала, что Аврам, даже уязвленный, никогда не обнаружит своего раздражения и будет терпеть выходки Агари во имя того, чего он когда-то от нее потребовал; и она стойко ждала предела его терпения, когда он дозволит ей вынести приговор.

В тот вечер Аврам созвал двенадцать помощников; они обсуждали, куда им двигаться дальше, и подкрепляли дружбу общей трапезой. Служанки то и дело вносили все новые блюда, простые, сочные и обильные.

В разгар этой круговерти прислужниц Агарь вдруг язвительно рассмеялась, глядя на Исаака на руках своей соперницы. Обычно Сара не реагировала на такие гадкие выпады, но на сей раз кровь бросилась ей в лицо; она вскинула голову и резко сказала:

– Что с тобой опять? Что за глупый смех?

Удивленная этой вспышкой, Агарь снова стала паинькой, стушевалась и отошла в свой угол.

– Над кем ты хихикаешь, Агарь? Надо мной? Над Исааком? Над Аврамом? Объясни мне, что в нас смешного. Мы постоянно терпим твои саркастические смешки. Что они означают? Я желаю понять…

Притихшей Агари было непонятно слово «саркастический», и ответить она не сумела. Аврам молча наблюдал за происходящим. Сара закусила удила и повысила тон:

– Изо дня в день ты отравляешь нашу жизнь. Аврам терпелив. Но я не могу похвалиться его терпением. Я запрещаю оскорблять моего ребенка. В надежде, что твоя глупая дерзость иссякнет, я долго сдерживалась. Но ты упорствуешь, и я вынуждена принять ответные меры.

Прижав ребенка к груди, она встала перед супругом.

– Аврам, мне ненавистна эта нездоровая обстановка. Будь добр, вмешайся.

Агарь и глазом не повела. Озадаченный Аврам медлил с ответом. Сара не дала ему опомниться:

– Прогони Агарь и ее сына!

Это требование поразило всех собравшихся, в том числе и слуг. Помощники Аврама озадаченно поглядывали на него.

– Если ты не отречешься от нее, уйду я с Исааком.

С этими словами Сара развернулась и вышла. Аврам воскликнул:

– Куда ты?

Она обернулась и сурово произнесла:

– Буду ждать твоего решения в Кише.

– Моя госпожа, вернись!

– Зачем?

– Мне нужна ты, нужен Исаак, я…

– Если хочешь, чтобы я осталась, ты знаешь, что сделать. Или я высказалась недостаточно ясно?

И отчеканила, сверкая глазами от бешенства:

– Выбирай: или Агарь с ее сыном, либо наш сын и я.

Всякая женщина, более искушенная в спорах, чем Агарь, опровергла бы выражение «Агарь с ее сыном», ведь Измаил тоже был сыном Аврама. Всякий мужчина, не так влюбленный, как Аврам, отверг бы эту жесткую альтернативу и предложил бы примирение. Но Сара умела путать карты и заметать следы. Она взяла на себя ответственность за изгнание конкурентки, рискуя прослыть взбалмошной строптивицей, и потребовала того, на что Аврам без принуждения не решился бы никогда.

Маневр удался: Аврам встал на сторону Сары и велел Агари убираться прочь.

Ее слезы тронули меня. Я вдруг увидел прежнюю Агарь, ту, что я сжимал в объятьях, крепкую здоровую девушку, не знавшую озлобленности. За свою покорность и добросердечие она платила изгнанием.

Утреннее небо было покрыто мелкими облачками, когда она ушла, прижимая ребенка к груди; пожитки погрузили на двух ослов, и в ее распоряжение Аврам отдал трех прислужниц. Отряд возглавлял один из его помощников, жилистый, иссушенный солнцем жидкобородый Элиезер с посохом в руке, сопровождаемый пятью пастухами. Аврам отправил мать и сына в родственный клан кочевников, живших в пустыне