же загружена была и его молодая супруга, где уж там было думать о своей единственной дочке! Поэтому поездка за ней со дня на день откладывалась, но…

Как много этих «но» в жизни каждого человека! Так вот, судьба распорядилась иначе. В самом конце 1930 года, поздно вечером, когда усталые Алёшкины, делясь впечатлениями о событиях дня, укладывались спать, в ворота склада раздался стук. Старичок-сторож, уже дремавший в будке около калитки, с кем-то негромко переговорил, и через несколько минут по коридору (сам дом никогда не запирался, в дверях и замка-то не было) раздались чьи-то быстрые шаги. Разбуженный шумом Комоза выглянул в коридор и удивлённо что-то проговорил, а вслед за тем в комнату Алёшкиных вошла, почти вбежала, младшая сестра Кати, Вера, прижимая к себе безмятежно спавшую Элочку. На согнутом локте у Веры, в то время 13-летней девочки, болтался маленький узелок с Элиными пожитками. Лицо Веры выражало какую-то растерянность и испуг, на нём оставались следы ещё не совсем просохших слёз.

Встревоженные таким необычным появлением Элы и Веры, а главное, видом сестры, полураздетые Катя и Борис набросились на последнюю с расспросами. А та, стуча зубами не то от страха, не то от холода, глотая ещё тёплый чай, налитый Катей из стоявшего на столе чайника, сбивчиво рассказала следующее:

— Вчера вечером к нам в дом пришли какие-то люди из сельсовета и райисполкома. Все новые, приезжие, незнакомые, из местных был только один Кирилл Приходов, он сейчас в райкоме комсомола, — говорила Вера. — Они сказали маме, чтобы она собирала вещи и готовилась к немедленному выезду из Шкотова — её выселяют, как кулачку. Мама пробовала возражать, но Приходов грубо сказал, что это, мол, решение райисполкома, и спорить бесполезно. Потом эти люди объяснили, что мама не имеет права брать что-либо из хозяйства, а только может увезти свои личные вещи. Сказали также, что если с ней кто-нибудь живёт из детей, то они тоже должны уехать. Хотя мы с Элой были в другой комнате, мама сказала, что все её дети работают в советских учреждениях, с мужем она разошлась и сейчас живёт одна. Как только эти люди ушли, мама собрала Элины вещи, помогла мне одеться и увела нас к аптекарше с просьбой на следующий же день отправить к вам.

Где сейчас находилась мама, Вера не знала. И Борис, и Катя уже слышали о том, что на Дальнем Востоке всё ещё случаются перегибы в вопросах коллективизации, извращаются указания партии, проводится необоснованное раскулачивание. Они поняли, что Акулина Григорьевна Калягина стала одной из жертв подобных действий. Не понимали они только одного — зачем и кому понадобилось так позорить и обижать бедную старую женщину, которая трудилась всю свою жизнь, пожалуй, больше, чем любая батрачка. Семья почти всегда жила на границе бедности и только при Советской власти, когда стали давать землю и на женскую душу, ей удалось немного встать на ноги. Кроме того, ведь Акулина Калягина с самого первого дня организации в Шкотове колхоза вступила в него и работала не за страх, а за совесть, то есть так, как она привыкла работать всегда. Но сейчас не было времени рассуждать обо всём этом, строить догадки о виновнике происшествия — нужно было срочно чем-то помочь.

Аптекарша рассказала Вере, что эшелон с выселяемыми направится куда-то в среднюю часть Сибири, в Амурскую область или Забайкалье. Он, конечно, не зайдёт во Владивосток, а повернёт со станции Угольная на Транссибирскую магистраль. Необходимо, чтобы Акулину Григорьевну снял кто-нибудь в пути. Сделать это мог только человек с определённым весом и положением. Таким человеком — единственным в числе ближайших родственников Калягиной — был её зять, муж старшей дочери Дмитрий Яковлевич Сердеев. Во-первых, он старый член партии, во-вторых, бывший партизан, участвовавший в освобождении от интервентов Дальнего Востока, и, в-третьих, он занимал в то время немаленький пост. Дмитрий работал на ответственной работе в Дальневосточном крайисполкоме, значит, нужно было как можно скорее известить его. Можно было бы послать телеграмму, но в ней всего не расскажешь, письмо пойдёт слишком долго. Решили послать нарочного, эта роль досталась 13-летней Вере. На следующий же день курьерским поездом она выехала в Хабаровск.

Забегая вперёд, скажем, что миссию свою она выполнила хорошо. Встреченная в Хабаровске Сердеевыми, девочка рассказала им о несчастье с мамой. Дмитрий, пользуясь своим положением, сумел доказать, что его тёща никакого отношения к кулакам не имела, и получить необходимые документы для снятия её с эшелона.

Когда поезд подошёл к станции Хабаровск, заплаканную Акулину Григорьевну Калягину ждала неожиданная радость. На перроне она увидела своих дочерей и зятя. Последний предъявил начальнику эшелона соответствующее распоряжение, и Акулина Григорьевна со своим небольшим узелком, составлявшим всё её имущество, выгрузилась на перрон. После объятий и, конечно, слёз, дети увезли мать к себе.

Рассказывая о своих мытарствах, Акулина Григорьевна горько всплакнула об оставленном хозяйстве, которому она отдала всю свою жизнь. Но не в её натуре было долго предаваться унынию. Попав в новые условия, в новую обстановку, она со свойственной ей сметливостью и сноровкой не растерялась и вскоре стала в доме Сердеевых, где уже подрастало двое сыновей, незаменимым человеком. Веру решили пока отправить на жительство к её старшему брату Андрею, работавшему в леспромхозе на станции Ин. Так распалась, а вернее, была разрушена эта старая и по-своему очень крепкая семья одних из первых переселенцев-дальневосточников.

Глава вторая

Но вернёмся во Владивосток. То, что дочка появилась в семье Алёшкиных внезапно и сразу же потребовала от них заботы и выполнения новых домашних дел, а, следовательно, и времени, причинило им огромное неудобство. С одной стороны, обоим родителям было приятно иметь около себя маленького человечка, находившегося в постоянном движении (ведь Эла уже хорошо бегала). Ещё почти не говорившая, но всё понимавшая дочка доставляла им много радости и весёлых минут. С другой стороны, то маме, то папе приходилось пропускать какое-либо занятие, репетицию, заседание, а то и собрание, а на такое в то время смотрели очень косо. И если бы не добрая жена Комозы, которая всё чаще и чаще подменяла собою родителей девочки и оставалась с нею не только днём, как договорились, но и по вечерам, то нашим активистам пришлось бы очень туго.

Однако внешние обстоятельства, влияющие на жизнь всех людей, в том числе и наших героев, снова резко изменились. В середине января 1931 года к Борису в клуб, где он проводил репетицию своей «Синей блузы» (готовилась