Алёшкина Роземблюм стал и хорошим товарищем, и замечательным учителем. В то время ему было лет 55, и он помнил всю огромную номенклатуру группы чуть ли не наизусть, а ведь она включала в себя более полутора тысяч наименований. Группа метизов занималась снабжением промыслов, заводов, судов и различных промышленных предприятий треста, которых к этому времени развелось очень много, металлическими предметами — от простой заклёпки до сложнейших станков и двигателей. В распоряжение группы был выделен даже специальный склад, построенный на месте одного из сгоревших пакгаузов.

Гораздо позже Алёшкин понял, как сложна, ответственна и в то же время интересна работа его группы. В первые два часа, которые он провёл в беседе с Роземблюмом, он ещё не успел себе хорошенько всё представить. Количество (на его взгляд, огромное) закупаемых и отгружаемых металлоизделий, пока просто до него не доходило. Прошло, вообще-то говоря, немало дней, пока Борис, напрягая все свои способности, всю свою память, ежедневно изучая новые и новые справочники и прейскуранты, сумел овладеть терминологией группы и стал с одного слова понимать, о чём речь, и уже сознательно, по-деловому руководить своей группой. Да и то — Роземблюм в беседе со Шмулевичем, знавшим его по прежней работе, диву давался, как быстро этот молодой паренёк освоил дело. Он заявил, что теперь уже может говорить со своим непосредственным начальником почти о любом предмете из их группы на равных, а ведь он как-никак сидит на этом месте четверть века.

Но всё это произошло потом, месяца через два-три. Пока же Борис был так ошеломлён работой группы, что только уговоры Роземблюма, которому он почему-то пришёлся по душе, заставили его принять должность.

Узнав от Бориса, что он только вчера приехал во Владивосток, Мерперт в приказе предусмотрел предоставление ему пяти суток внеочередного отпуска для устройства семейных дел и выдачу ему денежного пособия в размере месячного оклада. Кстати, оклад у Алёшкина был по партмаксимуму — 225 рублей.

Получив удостоверение о своём новом назначении и деньги, Борис, весёлый и радостный, помчался в АКО, чтобы обрадовать свою Катю. В здание его пустили с неохотой. Швейцар, сидевший у двери, долго разглядывал его удостоверение и очень недружелюбно косился на военную форму, однако всё же смилостивился и разрешил пройти в общий отдел. Такое поведение швейцара до глубины души возмутило Алёшкина: он считал, что в советском государстве ему, командиру Красной армии, вход всюду открыт, а оказалось это не совсем так.

Когда Борис зашёл в комнату общего отдела и спросил Катю Алёшкину, то две девицы, сидевшие — одна за большой канцелярской книгой, а другая за пишущей машинкой, многозначительно переглянулись и, пользуясь тем, что самого начальника отдела в этот момент в комнате не было, чуть ли не одновременно спросили:

— А вам она зачем?

— Как это зачем? Я её муж, мне с ней поговорить надо.

Девицы опять улыбнулись, и одна из них, показав кивком головы на дверь с картонной вывеской «спецчасть», как-то немного насмешливо (как показалось Борису) сказала:

— Она там, постучите.

Борис не замедлил подойти к двери и довольно громко и бесцеремонно постучал в неё. Не сразу открылось окошечко в двери, и там показалась голова смазливого парня со светлыми, аккуратно причёсанными волосами. На его лице было явное недовольство: видимо, его оторвали от каких-то важных занятий.

— Вам что? — довольно неприветливо спросил он.

Борис даже растерялся от неожиданности! Он знал, что его Катя работает в спецчасти, она же ему сама об этом сказала, но что она вот так может сидеть, запершись с молодым парнем, он никак не предполагал! Он подумал, что, может быть, попал не туда, куда следует, поэтому довольно несмело произнёс:

— Мне нужно Катю Алёшкину, она здесь?

— Ну, конечно, — отходя от окошка, он крикнул вглубь комнаты, — Катя, это к тебе, наверно, из НКВД.

Через несколько секунд Катя, мельком взглянув в окошко и захлопнув его, выскочила из комнаты. Вслед за нею вышел и разговаривавший с Борисом парень. Он держал в руках какую-то папку с бумагами и, не обращая внимания на Бориса, повернувшись к Кате, сказал:

— Я зайду потом.

Катя же, смущаясь под насмешливыми взглядами сослуживиц, потащила Бориса за рукав шинели в коридор:

— Ты чего пришёл? Почему не предупредил? Как тебя пропустили? — засыпала она его вопросами.

Но Борис, не отвечая на них, сам задал мучавший его вопрос:

— А что за парень там с тобой был? Почему вы заперлись?

Глаза Кати лукаво блеснули, и она уже готова была сказать Борису что-нибудь такое, что могло бы привести к серьёзной ссоре, но вовремя сдержалась и довольно спокойно ответила:

— Чудак, да это же наш сотрудник, приходил ознакомиться с секретными документами. Ну, а спецчасть всегда запирается. Он, правда, пытался за мной ухаживать, но ничего у него из этого не вышло, так что успокойся, сейчас я вас познакомлю.

Действительно, когда Катя выбежала из спецчасти, то сопровождавший её парень, догадавшись, что это не какой-то представитель из НКВД, а её муж, направился к выходу из общего отдела. Катя его окликнула:

— Товарищ Буреев, это мой муж, Борис Яковлевич. Вчера вернулся из армии, моё соломенное вдовство кончилось. Знакомьтесь.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Ну, что же, пройдёмте в спецчасть, не в коридоре же нам стоять, — произнесла Катя.

Буреев заявил, что его ждёт работа в плановом отделе и поэтому он задерживаться не может.

— Ну, тогда пойдём ты ко мне, посмотришь, где и как я работаю. Пойдём. Да не дуйся ты, Борька, — говорила несколько смущённо Катя, держа мужа за руку.

Так они и вошли в общий отдел. Обе девицы вскочили и бросились к Кате с поздравлениями и просьбой познакомить их с мужем. Наскоро перезнакомившись, Алёшкины скрылись в комнате спецчасти. Борис в нескольких словах рассказал о своих делах, похвастался назначением и бросил на стол солидную пачку денег, полученных как пособие. Он решил, что поскольку ему дали пять дней, ей нужно тоже выпросить себе отпуск: они вместе съездят в Шкотово за дочкой.

Катя написала заявление и помчалась к одному из членов правления АКО, который, как она сказала, относился к ней лучше других. Борис остался сидеть на диване в коридоре. Через несколько минут она вернулась сияющей и возбуждённой и на ходу сообщила:

— Мне тоже дали пять дней, хотя начальник общего отдела и возражал (он тоже там оказался), но член правления решил по-своему. Сегодня же вечером и поедем! Только вот как мы с Элочкой будем: куда её денем, когда привезём?

— Ничего, придумаем, — со свойственной ему