— Прекрасная музыка, — сказал он.

Ответа не последовало. Гай повернулся и зашагал дальше, и тогда музыкант окликнул его:

— Эй, приятель! Я люблю тебя.

Сделав пяток широких шагов, он оказался под навесом автобусной остановки. Он опять до нитки промок, промок до нелепости. Вместо того чтобы отправиться прямо домой, где Мармадюк в любом случае был, несмотря на убывание нянечек, под хорошим присмотром (держали двух ночных сиделок, пока ему окончательно не станет лучше), Гай измышлял причины, чтобы сделать крюк и заглянуть в «Черный Крест» — он был в двухстах ярдах по Ланкастер-роуд. Он ждал и ждал, чтобы дождь ослабел. Но тот — ни в какую. Дождь вел себя совсем иначе. Он хлестал, входя, как говорится, в раж, снова и снова обрушиваясь ударами кнута, и ярость его все возрастала. Доходя до крайности, он тут же ее превосходил, доходя до другой, еще большей крайности, а потом до еще большей, которую снова превосходил.

Увертываясь от возникающих из темноты луж, перепрыгивая через них, он поспешал к Портобелло-роуд с ее низко висящими фонарями, как вдруг под одной из ламп увидел чью-то фигуру, плескавшуюся, как актер, изображающий пьяного, во вздувшейся водосточной канаве. Кит. И он вовсе не шатался. Он плясал, и он смеялся. И, как всегда, кашлял.

— Кит?

— …Йо-хо!

— Боже мой, в чем дело?

Кит откинулся назад, опершись о фонарный столб, и живот его мягко сотрясался от смеха или раздражения — от смеха или крушения надежд. При себе у него был зеленый полиэтиленовый пакет, который он крепко прижимал к груди обеими скрещенными руками.

— Ох, приятель, — сказал он. — Это ты мне скажи. В чем тут дело, а? Потому что у меня, блин, этого нет и в помине.

— Так разъясни же. Что за вид у тебя? В чем дело?

— В том, блин, что у меня этого нет и в помине.

— Чего — этого?

— Жизни.

В эту минуту из-за угла выпрыгнул помидорно-красный «ягуар» и тут же резко остановился под фонарем.

— А вот и лето подоспело.

Задняя дверца распахнулась, и голос из темноты внутри сказал:

— Залазь-ка, Кит, в машину.

— Привет, парни.

— А ну, блин, лезь в машину!

Гай выпрямился, обнаруживая весь свой рост. Кит поднял руку, с которой капало.

— Все в норме, — сказал он. — Серьезно, все в норме. Так, небольшой напряг…

Кит шагнул вперед и нагнулся. Потом небрежно сказал, обернувшись через плечо:

— Мы выпьем, но только не здесь. В «Голгофе». Я…

Из тьмы высунулась рука, и Кит неожиданно плюхнулся на заднее сидение.

— Десять минфф… Ох!

Он выкрикнул что-то еще и получил еще один удар, но Гай не слышал всего этого в шелесте и плеске дождя.

Повторно войти в «Голгофу» означало вновь вступить в нее, причем за высокую плату, поскольку Гай не захватил с собой свою изукрашенную узорами карточку и ничего не мог поделать с безмолвно воззрившимся на него привратником. С некоторой неохотой он заказал порцию «порно» (находясь в «Голгофе», Кит хмурился при виде какой-либо иной выпивки) и занял столик возле «фруктовых магнатов», в некотором отдалении от громыхающей группы. Проделав это, он удивился еще одному новому свойству, которое в себе открыл, — самообладанию. Он даже не оглянулся в поисках еще одного белого лица в этом заведении. По какой-то причине физический мир казался ему все более и более никчемным. Возможно, думал он, это следствие или побочный эффект того, в каком времени он живет: нежданная эсхатология на улицах; саженцы, окруженные чем-то вроде решетчатых кадок со втиснутым в них мусором, разметившие землю, в которую в любую секунду может быть так страшно вмято каждое человеческое существо; ее странный наряд — короткая юбочка, гольфы — и этот пузырь эрекции, вздувающийся в центре всего… Вошел Кит — он поднял загнутый большой палец, затем исчез, вскоре появился снова, неся с собой стакан и непочатую бутыль «порно» — литровую, кстати, бутыль, а то и двухлитровую.

— Как ты? Нормально?

Ухмыляющееся лицо Кита выглядело разгоряченным и распухшим, а одно из ушей было ошеломляюще алым, с начатками разрыва возле мочки. Пятно крови на волосах успело засохнуть, а потом, под дождем, отмокнуть снова. Он то и дело поглядывал на средний палец своей правой руки, словно на нем было кольцо. Но там ничего не было.

— А, так, куча всякой фигни. Вообще-то они чудные парни. Теперь все забыто. Все — давно и неправда.

Его одежда так и курилась, исходя паром. Но и у Гая тоже. В «Голгофе» все курили, и одежда у всех курилась тоже. Так происходит, если на воду воздействовать теплом; а вот дождь, льющийся и льющийся на Лондон, исходил паром по одному ему ведомым причинам.

Быстро опрокинув несколько стаканчиков, Кит заявил:

— Нынче устрою себе хорошенький пир. С Дебби Кенсит. Дебби — она для меня совершенно особенная. Понимаешь, о чем это я? Еще не совсем созрела. Чиста как снег. Добрая старая любовь. Не что-нибудь. Ничего грязного. Ни в коем разе.

— Грязного? — переспросил Гай.

— Ну. Ты ведь знаешь. Типа всяких там извращений. Видал, небось, а?..

Гай тотчас поднес указательный палец к брови.

— Да никогда.

— Не понимаю я тебя, Гай Клинч. Не понимаю, и все. Знаешь, что она мне на днях сказала? Кит, говорит. Ну, говорю ей. А она опять — Кит. Я тогда ей — ладно, не хочешь говорить, ну и не говори. А она — Кит, знаешь, нет ничего на свете — ну, ничего такого нет, чего бы я не сделала, если б оказалась под одеялом с таким вот, как он, парнем… То-то же. Вот как она сказала.

Гай неотрывно смотрел на него, не в силах поверить тому, что слышит, и совершенно ошеломленный.

— Погоди-ка, постой… Она… сказала тебе…

— Ну, или что-то в этом роде, — быстро ответил Кит. — Точно-точно. Не туда, брат, глядишь. Она говорила не так. Нет, ясное дело. Не в таких словах.

— Так что же она в таком случае сказала?

— Ну, это было что-то вроде стишка или чего-то такого, — сказал Кит с чем-то таким в голосе, что не могло не быть принято за откровенное отвращение. — Боже! Да откуда мне знать. А? Я же просто подонок. Ну, давай же. Скажи. Я — просто голимый мудак, плесень.

— Ты вовсе не…

— О боже! Ну, прости, дружище. Нет-нет. Этого я не выдержу. Я вот пришел сюда… Расслабься. Давай выпьем. Попробуй двух людей свести в суровом этом мире…

— Кит…

— Не ждал я такого от тебя, Гай. Разочаровал ты меня, дружище. Крепко разочаровал.

— Кит, да что ты, я не то имел в виду. Ну, посмотри на меня. Я прошу прощения, серьезно.

— Ладно… И слушай: я вовсе не собирался бросить на нее тень. Ни на кого не собирался.