— А я им завидую, — вздохнула Амальда, прижимаясь к Бильжо и глядя на Бланку и Тибо. — Какая вышла бы пара!.. Как хорошо, что королева выступила в поход.

— Её рыцарь, её друг попал в беду. Разве не святой долг одного из друзей спешить на выручку, если другому тяжело? Не так ли, Аутар?

Аутар, стоящий рядом, улыбнувшись, кивнул.

Тибо подошёл к коннетаблю.

— Откуда здесь фламандские стяги?

— Ферран Фландрский поспешил на помощь, — объяснил сир де Бурбон. — Строптивый оказался зажатым с двух сторон. Начни он битву — ему крышка: у него всего триста рыцарей и полторы тысячи пехоты; у нас семьсот рыцарей, а пехоты пять тысяч. Мы изрубили бы их в капусту, а ведь они направлялись в Провен. Им нужен был правитель Шампани. Теперь их провожает до дому сам Ферран. Уезжая, он оставил нескольких всадников: они должны привезти ему известие, что вы в полном здравии, граф.

* * *

Поражение мятежной знати в мае 1229 года нельзя объяснить только её разобщённостью, несогласованностью действий или малой численностью войск. Скорее здесь другая причина. Уважение к королевской власти, если угодно — некое преклонение перед ней, может быть, даже своего рода страх, ибо власть короля от Бога, а стало быть, священна — вот что превалировало в умах ещё со времён первых Капетингов. Вот где корни сдачи позиций. Но в те времена, о которых идёт рассказ, объяснялось это сообразно менталитету людей, самому духу Средневековья. Господь помог королю Франции — вот и вся формулировка. Таково объяснение поражения бунтовщиков с точки зрения человека XIII столетия. Звонили во все колокола, устраивали торжественные шествия, молились Господу, благодаря Его за одержанную ими победу.

Но не постигали умом люди, что дело тут вовсе не в Божьей помощи: они сами увенчали себя лавровым венком, они, простолюдины, грудью вставшие на защиту страны от врага, — все, от мала до велика, как пишет о том летописец. И в этом проявился национальный дух людей, сплочённость в борьбе — то, что начало формировать их в единый народ, я бы даже сказал — в великую французскую нацию! Но не понимал этого живший в те времена человек, молясь Богу и благодаря Его одного. Лишь спустя несколько столетий век Просвещения откроет людям глаза, и они скажут друг другу о тех далёких временах:

«А ведь это были наши предки. И это они с оружием в руках отстояли свою свободу и своё королевство от английского владычества. Их называли как угодно, они рождались от людей из разных народов, городов и деревень, и говорили на многих языках, но они были французами! И отсюда пошла наша нация!»

Между тем Рим продолжал проповедь нового крестового похода против альбигойцев. Кардинал, получив от Григория IX недвусмысленное послание, стал требовать от Бланки решительных действий.

Графу Тулузскому Раймонду VII доложили о событиях в Шампани. Вспоминая все неудавшиеся выступления его союзников против короны, он всё больше падал духом, не без оснований думая о том, что всё это отразится и на нём самом.

Король Людовик VIII, так и не взяв Тулузу, перед смертью оставил в Каркассоне сенешаля Гумберта де Боже. Войск у того хватало — Бланка не оставляла его без внимания. После ухода крестоносцев в 1226 году Юг какое-то время зализывал раны, но потом снова воспрянул духом. Раймонд занял несколько населённых пунктов и приступил к осаде замка Готрив. Сенешаль, узнав об этом, собрал рать и подошёл к Тулузе. Долго смотрел на стены и качал головой: нет, такой город не имеет смысла осаждать. Его советники рекомендуют ему избрать другую тактику — выжженной земли. Гумберт соглашается — это его устраивает. Войско располагается на плодородной тулузской равнине и начинает её опустошать: сжигает поля и виноградники, режет скот, занимается грабежом. Гумберт готов к битве, у него немало людей, но Раймонду не до этого: он мечтает вернуть свои крепости. Он занял уже несколько замков и городов.

Духовная власть тем временем принимала свои меры против ереси и весёлого Лангедока, который она мечтала превратить в скучный, мрачный монастырь. Папа послал в помощь Гумберту архиепископа Нарбоннского и епископа Тулузского Фулька.

Раймонд в течение года боролся с французами, но в открытые сражения не вступал из-за малой численности своих воинов. Он только отвлекал противника от Тулузы своими внезапными появлениями и тут же исчезал. А Гумберт ждал крестоносцев из Франции.

Раймонд, верный выбранной им тактике, во время одного из своих отходов заманил французов в ущелье, жестоко перебил около половины отряда, остальных захватил в плен. И тут он проявил неоправданную и его же самого погубившую жестокость: пленным пехотинцам отрезали носы, уши, губы, выкалывали глаза, после чего их отправляли на родину в виде назидательного примера. Рыцарей же ограбили и держали в заточении.

Узнав об этом, правительство послало на юг новые отряды крестоносцев. Возглавив их, Боже пошёл на Тулузу. Но снова, став у её стен, пришёл к выводу о неприступности города. И тут ему в голову пришла спасительная мысль. Пространство между войском крестоносцев и стенами города было усеяно загородными домиками, укреплёнными башенками и окопанными рвами. Вокруг них сады, огороды — всё в зелени. Из-за этих домиков доступ к городу затруднён, занять же их опасно в виду выстрелов с тулузских машин. А сады, огороды — что это, как не продовольственная база для осаждённых? А виноградники? Их порубили ещё раньше, но это было не здесь. И вновь, как и в первый раз, приступили к массовому опустошению пригородов. Через месяц-другой всё это исчезло, сожжённое, разрушенное. В голую пустыню на много миль окрест превратились окрестности Тулузы. Теперь делать здесь было нечего, и, справедливо решив, что истощённый город должен покориться, Гумберт повёл своё воинство разорять земли графа де Фуа.

Раймонд понял, что дело его проиграно. Все его оставили; от былой энергии не осталось и следа. Тулузцы с горечью смотрели со стен на страшные последствия войны. Стоило ли сопротивляться дальше, если впереди неминуемый голод, вслед за которым Тулузу накроет своим чёрным плащом, глумливо хохоча, безжалостная смерть? Все восемнадцать лет войны не принесли жителям такого опустошения и отчаяния, как эти три месяца осады. И они поняли: надо покориться, теперь уже навсегда.