– Не ново. Но как рассуждать. До него думали, что чем больше курган, тем больше сокровищ в нём зарыто. Другие приписывали богатство кургана особенной значимости рода. Есть курганы, исполненные очень сложно. Монперё же предположил, что крупнейшие курганы с огромными тёсаными камнями в стенах возведены очень давно, забытым народом, а остальные – уже позже, когда строители исчезли вместе со своим древним ремеслом. В больших курганах ни разу не находили царей. Да что царей – в них вовсе никого не находили.

– Как и в пирамидах Египта.

– Их строили исполины. А когда тех истребили, победители попытались возводить такие же сооружения, да ничего не вышло: они только слепо повторяли форму в земляных насыпях. Поезжайте-ка лучше в Петербург, Алексей Петрович, ваша слава – там, а тут и без вас тщеславных упрямцев не счесть. А я с тех пор в опале, как выражались когда-то. У тех, кому вы оказываете услуги. – Он не утратил остроты языка. – Не служу, отставлен. С тех самых пор. Вот и приличного чина не заимел. Полковник, как вы. Бывшие друзья-генералы не наносят визитов.

Почему он гнал меня в столицу, не потому ли, что Анна ждала меня, и он знал о том нечто большее? Как хотелось мне сейчас верить в это! И сколь опасался я заводить о том разговор. Мы обошли регулярную часть его парка, и солнце заставило нас искать спасения в прохладе между колоннами его каменного дома.

– Вы – особа титулованная, Ваше Сиятельство. Это нам приходится уживаться с мерзостями рабского государства. Чин нужен не мне, а тем, кто боится малейшее одолжение сделать тому, у кого его нет, будь он хоть семи пядей во лбу.

– О, как вы заговорили! Ладно бы из Европы прибыли, но из Африки! В ваших устах и титул мой звучит издёвкой. Ну, довольно трунить. С чем пожаловали, милостивый государь мой?

Я начал издалека, словно приготовляясь к главному.

– Ту несчастливую бумагу от Государя Воронцову вёз мой попутчик, Стефан, так я ему одному сказал как-то, полушутя, про вашего ангела, а после он в Иерусалиме принял постриг с именем Серапиона, – сказал я, помолчав.

– Да, – ответил он и будто спохватился: – Что ж мы стоим? Прошу в дом. Наталья и Анна сейчас живут в Петербурге, в нашем доме на Мойке, да вы, конечно, знаете. У княжны характер – как-то она вспылила, отказавшись жить на кладбище. Так-то вот моя дочь окрестила мой музей. Я уже староват, чтобы спорить. Навестив Его Величество, не премините и к нам заглянуть. Наслышан о вас хвалебных отзывов.

Уши мои вспыхнули, чтобы погасить их, я ответил шуткой.

– У вас повсюду кладбища – на болотах, в подвале, под куполом. Не случается видений? – спросил я, но добавил про себя, что есть ещё одно – дальней родни, следы которых он сам тщательно замаскировал, словно беря пример с тех, кто упокоил древних существ под спудом могильных плит и трясин.

Обмениваясь колкостями и смеясь, с виду как добрые друзья, мы проследовали в хорошо памятный мне эркер, куда по настоянию хозяина было принесено обожаемое мною цимлянское, коему я сразу же начал отдавать должное.

– А я премного благодарен вам за тот ящик вина, – улыбнулся я. – Я долго хранил последнюю бутылку, так что вино стало только лучше. Кое-что интересное и у меня найдётся для вашей коллекции. Однако приехал я не только с дарами, но и с извинениями. Я был неправ в ту весну, и, признаюсь, злорадствовал; нынче, однако, сожалею, что ваша работа была прервана таким грубым и разрушительным манером.

– Я не серчаю, – он сделал примирительный жест, – хотя, признаться, был задет некоторыми подозрениями. С моей стороны ребячеством было без предупреждения огорошить вас таким открытием. Мне следовало ввести вас в дела постепенно, привлечь к раскопкам, к построениям. Я же решил по-своему, в угоду тщеславию первооткрывателя – и оказался справедливо поруган.

– Ваша поспешность обернулась ко мне и положительной стороной. Поступи вы иначе, я лишился бы возможности лицезреть то, что видел, ведь это было тут же и конфисковано.

Он помедлил, но тихо выговорил:

– Не конфисковано. Всё по-прежнему тут, в моём подвале, разделено на части и надёжно спрятано.

Ледяная дрожь пробежала по моим членам с головы до пят. Я поспешил сменить предмет беседы. Впрочем, у меня пока не хватало духу завести прямой разговор о намерении жениться. Но и надолго оставлять в нашей беседе Анну я не желал.

– Вы доверили ей тетрадь, довольно опасную. Не объяснитесь?

– Недруги хотели заполучить камень с надписью, и я отдал его, через Карнаухова. Но мне доложили, подслушав их разговоры, что они жаждали прознать значение надписи, её смысл и даже звучание. Ну, и прочие мои находки на болоте интересовали их: валуны, башня… ангелы.

– Тогда вы и сочинили тетрадь с шестью таблицами.

– Точно так. Извиняет меня то, что поначалу она была подлинной.

– Посему вы не слишком горевали, узнав, что я мог читать её. И даже желали бы, чтобы она очутилась у ваших врагов.

– Да. Вы для меня надолго застряли в их рядах.

– Но Анна… простите… дочь ваша, оказалась под угрозой!

– Признаюсь, что как только отдал ей тетрадь, то позаботился о том, чтобы известить недругов о своей попытке скрыть её весьма тщательно. Один из их людей подслушал наш разговор. Когда Анна сообщила мне об исчезновении тетради, я не стал серчать на неё. Напротив. Я места бы себе не нашёл, знай, что та путешествует с моей дочерью по всей Европе.

– Теперь я понимаю, почему тетрадь с заклинаниями валунов похожа на фальшивый дневник. Для несведущего человека это – продолжение дневника, но только зашифрованное. Почему не спрашиваете вы, разгадал ли я их смысл?

Он рассмеялся, откинув голову назад, но не как свойственно ему хохотать, а вполне мирно и негромко.

– Потому что знаю, что сие невозможно. Человек может разгадать написанное другими людьми, пускай и за долгое время. Но это начертали не люди и не для людей. Это вообще – не язык. Да, это не язык.

– Что же это?

– Механизм. Сломанный или испорченный временем. Как рисунок оросительных каналов есть язык для воды.

– Для чего же он служил?

– Вызывать ангелов, – ответил он просто, но отрывистые фразы давались ему с трудом. – Их вызывали, чтобы убить. А после их эфирная субстанция не могла покинуть этого места. Болота – не кладбище. Это тюрьма. Я не настаиваю, впрочем. Считайте это… поэтическим домыслом.

Часы громко отбили положенное время, словно утвердив его речь как истину, и я не решился спорить. За окном солнце скрылось за деревьями, и сизая тень лениво легла отдыхать на цветной ковёр парка. Мне не хотелось продолжать беседу.

– Мне не давал покоя вопрос, откуда узнали вы о том, что везу я императорскую депешу?

– Да приказал лакею учинить обыск вашим вещам. – Он внимательно смотрел за тем, как меняется выражение моего лица, а возможно, и его цвет, и усмехнулся. – Послушайте, я не совсем конченый человек, раз такой ответ мой заставил вашу челюсть отвиснуть. Ваш кучер, или скорее, эсквайр, оруженосец, которому явно не хотелось подпасть под следствие о смерти седока, сообщил моему конюшему, когда пытался спасти вас от гнева моих работников.