– К выходу!

– Нет, они там. Прячься, туши фонари! – он сунул свой факел в воду.

– Ружьё с тобой?

– Оно тут не поможет.

Он дёрнул мою руку, увлекая за собой в укрытие. Но когда мы задули последний огонь, темнота не настала. Вместо неё всё пространство стало заполняться, словно маревом, знакомым мне фиолетовым сиянием, о природе которого я не имел времени подумать, спасая свою жизнь. Светящийся туман наползал от той лестницы, которой мы спустились и, удивительное дело, я отчётливо наблюдал её целиком – сверху донизу, хотя охватить одним взглядом было невозможно ниоткуда. Каменной преграды, за которую укрылись мы, и твёрдую холодность которой осязал я ладонью, не существовало для моего изменившегося взора, сияние словно проявило его насквозь, как влага делает прозрачной лёгкую ткань. По мере распространения этой субстанции, откуда-то из глубин стали проступать невидимые раньше своды и залы, и словно сквозь стену мог я видеть падающую вдалеке с потолка воду; ступени проёма, куда только что нырял я, стали зримы в глубине, и подпиравшие своды колонны мог я проницать во всём их объёме – каждый камень, трещину и неровность, но и за колонной провидел я другие почти прозрачные стены, лестницы, своды.

Заворожённый своим зрением, я не увидел, откуда и когда появились они, скорее почувствовал, и без труда обратил свой взор на сгущавшихся огромных существ, двигавшихся сквозь воду и камень. Нельзя сказать, что они ступают по какой-то поверхности, но нельзя и сказать, что для призраков этих вовсе не существовало материи, ибо всё вокруг издавало звуки движения, вода колебалась волнами, а воздух дуновениями, однако не вполне такими, как производим мы сами, а какими-то половинчатыми, ленивыми, невесомыми.

Я замер, и не мог сказать, сколько минуло времени, но заметил лишь, что Прохор от страха и вовсе не глядит на происходящее, а, склонившись в три погибели и обхватив голову руками, только что-то нечленораздельно бормочет. А гиганты всё прибывали, и числа их не мог я сосчитать, но только вдруг они обернулись и двинулись на нас.

Было это осознанное движение к нам или случайное в нашу сторону, определить я никак не мог, а Прохор неожиданно очнулся, закричал непонятные слова и в отчаянии изо всех сил метнул камень прямо в надвигающееся существо. Я совершенно оцепенел, глядя на то, как обломок алтаря чёрной кометой рассёкши тонкую фиолетовую мглу, ударяет фигуру исполина и не отскакивает, как должно бы, а замедляет полёт словно бы попав в воду, а после с обыкновенным стуком падает на пол. Гигант отшатнулся, будто бы и впрямь камень причинил ему боль, а после сделал шаг назад, дальнейшего же я не мог уже видеть. Дрожь, как и вначале, пробежала через моё тело, загадочное сияние затухло в несколько мгновений, всё погрузилось в кромешную тьму. В доказательство верности моих чувств Прохор опрометью бросился куда-то, и вскоре я уже не слышал его ног.

Я крепко сжимал в руке золотую реликвию, но, не имея ни мешка ни карманов, не решился отпустить её хотя бы на минуту, дабы разжечь лампу, да и пережитый ужас вряд ли мог заставить меня хладнокровно высекать искры, когда разум метался в поисках немедленного спасения. Примерно зная, где находится выход, я осторожно и по возможности бесшумно пополз к ступеням, но не раз голова моя ударялась об острые препятствия. Я и закричал бы о помощи, и возможно даже Прохор откликнулся бы мне, но страх замкнул мои уста, язык присох к небу, и я не осмелился издать и звука. Я каким-то чутьём ощущал, что в подземелье сейчас совершенно один, но куда делись кошмарные чудовища, не понимал, и в любой миг ожидал их возвращения. Вдобавок шум воды превратился в грохот, и я не мог приписать это обострённому моему слуху – дело принимало совсем скверный оборот, мне требовалась скорейшая ретирада.

Слабое пятно лунного света спасло меня, когда я уже отчаялся отыскать лаз наверх. Прохор распластался ничком и то ли молился, то ли был без памяти. Я сорвал с себя мокрое бельё и, не попадая в рукава, принялся натягивать сухую одежду, всё время клича его по имени. Уже готовый к бегству, я склонился над ним. С закрытыми глазами Прохор что-то бессвязно бормотал, и я впервые обеспокоился его рассудком. Рука его вслепую чертила землю, и в бледном свете я обнаружил борозды странных знаков, оставленные его твёрдыми пальцами. Я рванул его за ворот.

– Прочь! Прохор, сейчас здесь всё рухнет. Айда к лодкам!

Но он не открывал глаз и продолжал свои бормотания. Ухватив покрепче за пояс, я поставил его на ноги. Впервые разомкнул он веки, но глаза его не светились разумом, а лишь какой-то сумасшедшей отрешённостью. Я потянул его за собой, но он оттолкнул меня. Неотрывно глядя зрачками в зрачки, он оставался неподвижен, но носок его сапога твёрдо завершал линии начатого узора.

Шум водопада уж слышался и здесь, я взбежал на вал, за которым причалены были лодки, обернулся.

– Пропадёшь!

Широким шагом он наконец двинулся ко мне. И уже не спешкой своей, а медлительностью в который уж раз спас меня. Ибо если бы шагнул я в чёлн секундой раньше, не спастись бы мне от водоворота, раскручивавшегося с животным чавканьем в равнодушном свете заходящей луны. Твердь проваливалась, а гиблая воронка ширилась, поглощая воду и приближаясь в лодкам и валу. Ждать, пока бездна поглотит меня, я не стал, и бросился на другую сторону раскопа, увлекая Прохора. Тут уж и он не медлил более, вдвоём мы пересекли рукотворный кратер, нырнули в воду и изо всех сил заработали руками и ногами. Нам требовалось отплыть саженей на пятнадцать, давая озеру напитать осушенный нами подземный лабиринт и угомониться. Упёршись в дно по шею в воде, я обернулся. С ужасающим воем озеро сомкнулось над развалинами, взметнув ввысь столб жижи, словно пытаясь чёрным языком слизнуть с неба неосторожно спустившийся к воде полумесяц.

Где вброд, а где и вплавь добрались мы до главной дамбы. Прохор не издал ни слова. Я сторонился его, опасаясь безумия, да и он будто бы не стремился приблизиться. Ближе всего располагался лагерь с гробом исполина, мы седлали лошадей и двинулись на ночлег, понимая, что до полной темноты дальше не поспеем. Весьма не хотелось мне отправляться ко гробу чудовища, чей призрак мы так причудливо осязали только что. И хотя от заколоченного ящика нас отделяло шагов сто, я чувствовал себя тревожно и неуютно, когда, просохнув у огня, устраивались мы невдалеке от потревоженных сторожей. Золотой стержень я уложил в чехол и прочно приладил под одежду, так что никакие коловращения не могли разлучить нас.

Далеко за полночь, в час, когда сон особенно крепок, а зло особенно безнаказанно, меня разбудил грозный и тяжёлый грохот. Раз в жизни я уже слышал похожий звук, и теперь не мог спутать его ни с каким иным. Рёв накатывавшейся волны, большой воды, прорвавшей дамбу, опережали басовитые звуки порождённой валом тревоги. Сон слетел с меня; в попытке вырваться из палатки, я запутался, но едва очутившись на воле, увидел, как на небесные звёзды наползает громыхающее затмение, оно поднимается к зениту, и вот уже половина его слилась с ним, обрушилась мне на голову и лишила чувств.

Солнце ещё не взошло, но рассвет уже пылал розовым разноцветьем, когда очнулся я на берегу мирной лагуны. Лишь мокрый песок и лужи далеко от кромки воды говорили пытливому уму о разыгравшейся тут катастрофе. Кольцо местных жителей окружало меня не слишком тесно, но, увидев моё пробуждение, никто не поспешил на помощь, я не смог, еле шевеля губами, выпросить даже воды. Взгляды их выражали скорее злорадство, чем готовность оказать содействие. Это мог я объяснить гибелью их соплеменников, хотя явных признаков того не имелось. По всей видимости, никто не трогал меня с тех пор, как волна вынесла моё тело на берег. Мне требовалось время обдумать положение, а оно было не лучшим, потому что из круга выпускать меня, кажется, не собирались, да и то: он вдруг разомкнулся и пропустил величественного всадника, медленной поступью приближавшегося ко мне. Я предположил в нём мусселима, за которым послали жители, но меня удивило совершенное отсутствие полагающейся начальнику стражи.