Пилот обмяк в кресле в позе, какую вряд ли мог сохранять, будь он жив. А его незнакомый коллега стоял спиной к двери, согнувшись, и как раз в этот миг распрямлялся, оправляя уже закинутый за спину ранец пузыря. Заряд даже не был хоть как-то замаскирован, он находился прямо на пульте киберпилота, приклеенный, что ли, или еще как-то закрепленный. И маленькое табло на устройстве отсчитывало последние секунды второй минуты. Вот осталась только одна. Пятьдесят девять…

Тот ощутил, вероятно, взгляд, повернулся. Не испугался. Наоборот, ухмыльнулся. Значит, узнал. Даже губы его шевельнулись: явно хотел что-то сказать.

«Может, извиниться захотел за пользование телом», – промелькнуло в голове, когда банкир-Никодим наносил исполнителю давно разученный и когда-то уже применявшийся удар. Еще тогда, когда осаждавшие лезли на стены и приходилось схватываться с ними врукопашную. Незамысловатый удар, но никогда не подводивший – в рыло, прости Господи, в переносицу пусть и не своим природным, но тоже не слабым кулаком. Тело банкира было, конечно, не лучшим инструментом для его выполнения, но ничего, сошло и так.

Канал. Переход. Двадцать три секунды еще.

Иеромонах приоткрыл дверь, чтобы крикнуть что было сил:

– Слушать всем! Немедленно – с пузырями за борт! Полминуты до взрыва. Выполнять!

И уже кинулся было к дверце, что открывалась за борт. Но новая мысль заставила его остановиться.

Если будет ясно, что он спасся, охота продолжится. «Но я не могу быть дичью. Но и приютившего меня финансиста бросить – тоже».

Он расходовал убегающие секунды на то, чтобы нацепить на себя – то есть на банкира – пузырь пилота, к счастью висевший в кабине на видном месте. Шагнул к дверке, что вела в коридор. Сказал беззвучно:

– Спасибо, босс, за гостеприимство…

Никодим успел еще увидеть, как в коридоре телохранители подхватили под мышки несколько ошалевшего босса и вместе с ним шагнули из широкого люка в пустоту.

Сам он предпочел выйти через пилотский люк. Оказалось, что пузырем даже не надо было управлять: он включался автоматически, как только его носитель оказывался в свободном падении. Разумно, очень разумно…

Где-то наверху рвануло. Но агрон успел уже изрядно опередить выбросившихся, и его падавшие обломки никого не задели.

Правда, снизу, с грунта, это вряд ли кто-нибудь смог заметить, даже если и внимательно наблюдал за происходящим.

Заинтересованным же лицам было доложено, что операция проведена успешно, в полном соответствии с заданием. После чего омниарх вычеркнул из своего списка и третье имя. Впрочем, его святейшество если и чувствовал себя удовлетворенным, то лишь в небольшой мере. И неудивительно: из шести человек, которых следовало обезвредить любым способом, трое все еще продолжали существовать. Оставалось лишь ждать новых докладов. Как надеялся омниарх – не менее удовлетворительных, чем предыдущие.

Ждать – это всегда тяжелый труд, но человек (да и не только именно человек), не способный на него, вряд ли добьется каких-нибудь успехов. Омниарх добивался успехов не раз, и достаточно крупных, так что ждать он умел. Правда, случалось ему переживать и неудачи, и даже более масштабные, чем успехи. Но об этом он сейчас предпочитал не думать.

Журналист, репортер Восемнадцатого канала кристовизии – канала, принадлежащего со всеми потрохами глобальному концерну «Спорт и мир», – размышлял над заключительной фразой репортажа о той самой встрече, которой следовало произойти завтра и чей сценарий был уже не только до мелочей разработан, но и утвержден. Фразу хотелось придумать такую, которая, с одной стороны, ничуть не умаляла бы значения одержанной победы и не ставила под сомнение высокий класс команды-победителя, с другой – не показалась бы обидной проигравшим (поскольку известно было всем и каждому, что эта команда в своем поражении ничуть не была виновата); привычный выход из ситуации напрашивался сам собой: команды были практически равны, а исход встречи решила удача, без которой, как все знают, выиграть невозможно. Все было бы просто для профессионального журналиста – но не для человека, привыкшего к оружию и к электронным и кваркотронным схемам, но не к созданию текстов. Так что Гибкая Рука пролил немало пота, пока не возникла наконец та запись, которую он и прослушивал в эти минуты. Сейчас пойдут последние слова. Вот они: «И вот капитану обороняющихся осталось только воскликнуть…»

Дальше должны были прозвучать слова: «О госпожа Удача, чем мы заслужили твой гнев?!» Однако вместо них услышались вдруг совершенно неожиданные:

«Один-девять-два-девять. К нам высланы убийцы в наших телах…»

И далее – уже известное нам до конца.

Индеец на секунду-другую замер, осмысливая услышанное.

Собственно, думать особо и не над чем было: приказ был совершенно ясен – выбираться из арендованного тела, уходить любым способом и как можно скорее оказаться на месте встречи. Оставалось лишь реализовать все это практически.

Репортер обладал свободой передвижения, и если он сейчас встанет и, ничего не объясняя, направится к выходу, никто не остановит его и даже не обратит на его уход особого внимания. Тем более потому, что был уже тот час дня, когда все присутствующие (а отсутствующие – тем более) успели принять очередные дозы и находились в прекрасном расположении духа. Однако были и осложнения, не позволявшие немедленно вскочить и покинуть репортерский зал и Дом кристовизии вообще, причем сделать это уже в новом теле, выбрать которое сейчас и тут, на первый взгляд, не представляло труда.

Осложнений было два. Первым оказались совершенно некстати записавшиеся на кристалл с репортажем слова из капитанского распоряжения. Кристалл был разовым, стереть с него часть записи и заменить другим текстом было невозможно. Единственное, что репортер сумел бы, уничтожить кристалл, вставить новый и начать все сначала. Однако почти двухчасовой репортаж Гибкая Рука повторить с самого начала просто не смог бы: не было у него больше времени да и того душевного подъема, когда только и можно заставить намеченное в сценарии как бы происходить перед твоим внутренним взором и описывать еще и не начинавшуюся, лишь на завтра намеченную игру как совершенно реальное событие. Это состояние было вытеснено из сознания полученным сигналом тревоги.

Конечно, можно было махнуть на все рукой, оставить как есть и бежать, но это значило – оставить такой явный след, который мог бы сработать против всего экипажа. А кроме того, это стало бы гибелью, во всяком случае, профессиональной, для того парня, в чьем теле Рука сейчас обитал и который ну совершенно ни в чем не был виноват. Такое поведение Гибкая Рука считал недостойным мужчины – и, надо полагать, был прав.

Второе же обстоятельство заключалось в выборе нового тела, нужного хотя бы для того, чтобы добраться до места сбора. Да, здесь тел было вполне достаточно. Но среди них не было ни одного, не находящегося уже в состоянии, как это принято называть, наркотического опьянения. Войти в такое тело – проще простого, однако справиться с ним весьма трудно, а порой и невозможно, пока дурнота не пройдет, а это требует не минут, а часов, которых в распоряжении индейца не было.