– Робби Хаус-Джонса?

– Да.

Мартину вспоминается юный констебль, его покрасневшие руки и лицо, черное от копоти.

– Почему, Мэнди? Что такое страшное было у тебя в дневнике?

Она закрывает глаза, прикусив губу, собирается с духом.

– Робби преклонялся перед Байроном, словно перед каким-то божеством. Был от него без ума, может, даже любил. Мы с Байроном еще шутили на эту тему. Если бы в полиции такое прочли, их нелепый мирок обошелся бы с парнем безжалостно.

– Твоя правда. Но ведь это не все? Возможно, желание его защитить – достаточный повод вырвать страницы, только этого слишком мало для того, чтобы рисковать арестом, тюрьмой и разлукой с Лиамом. Наверняка есть что-то еще.

– Байрон кое-что рассказал. – Мэнди глядит на Мартина в упор. – Не о том, что он Джулиан Флинт, ничего такого, и ни слова о службе в Афганистане… другое. Про людей, которые выращивают наркотики на Пустоши и сбывают мотобанде. Он этим людям помогал, выступал посредником, чтобы байкеры их не ограбили. Когда мы последний раз виделись перед той роковой службой в церкви, Байрон сообщил, что уезжает, но не может меня забрать и в случае чего мне следует искать помощи у Робби. Он сказал, что Робби в курсе его дел. Робби покрывал Байрона. Вот что я вырвала.

– Ты выгораживала Робби?

– Он не виноват, Мартин. Парень любил Байрона, верил ему. И защищал его, причем бесплатно. Это была не коррупция, а любовь.

– Кто еще знал?

– Думаю, в подробностях вообще никто, даже Робби. Зато все были в курсе, что у Байрона есть деньги. На футбольную команду, на детско-юношеский центр, на помощь нуждающимся семьям. А также пожарным, боулинг-клубу. Мы все повязаны – засуха не кончалась, жить становилось труднее, – мы не задавали вопросов.

Внезапно Мэнди встает, он уже не держит ее за руки, а обняв, притягивает к себе. Нужно сказать ей, что Байрон был не только посредником. А заодно и о Харли Снауче, пусть пройдет тест на ДНК. Но все это подождет.

День жарок. День горяч. День скучен. Утренний ветерок умер, и солнце висит над Риверсендом, как топор палача. Едва отперев двери, все опять закрылось – на неделю, а может, навсегда. Банк, комиссионка, художественная галерея, контора риелтора, парикмахерская. Заколоченный и анонимный винный салун вернулся в единоличное владение своих призраков. Над руинами пивной еще вьются струйки дыма, и по улицам, как шакалы, рыскают журналисты. Неизменно неподвижный солдат на перекрестке понуро созерцает со своего пьедестала то же самое мгновение тишины, что и бо́льшую часть века. Рядом с пивной – нетронутый огнем, но до сих пор закрытый универсам, воду в бутылках не купишь.

За десять дней город стал почти родным, кажется, что изучил тут каждое здание, каждую мелочь, знаешь всех жителей если не лично, то в лицо. А еще теперь Мартин проведал их грязную тайну. Он знает город, город знает его, пора бы домой. Ничто здесь больше не держит. Веллингтон Смит ждет, предлагает деньги, воодушевленно сыплет обещаниями.

В итоге Мартин с Мэнди поссорились. Какой-то миг, сжимая ее в объятиях, он надеялся на большее и верил, что держит в руках свое счастливое будущее. А потом все испортил. Как выяснилось, он не до конца понимал, через что ей пришлось пройти: утрата любимой матери, обман Свифта, предательство Снауча. Кто бы мог подумать, что правда так сильно ее заденет? Теперь Мэнди знает, что священник ей не доверял, не открылся, кто он на самом деле, хоть и изображал любовь. Хоть и сделал ей ребенка. Свифт обманывал ее точно так же, как и всех остальных. Так что Мэнди не успокоило предположение, что его предсмертный поступок – убийство пятерых человек – на самом деле был попыткой ее защитить, просто направленной не на тех лиц. Она вскипела, досталось обоим – и Свифту, и Мартину. Как смеет этот священник, этот жестокий человек с жестоким прошлым, убивать в ее защиту! Она что, не смогла бы защитить себя сама от хищнических поползновений Крейга Ландерса и ему подобных? Не Ландерс ее обрюхатил, а Свифт!

Затем, словно для того чтобы усугубить гнев и отчаяние Мэнди, Мартин раскрыл ей правду о ее отце, Харли Снауче, и тем самым разбил надежды, которые она подспудно питала всю жизнь. За тридцать лет с тех пор, как он изнасиловал ее мать, никакого раскаяния. Вообще! Хотел кознями расположить к себе, притвориться сводным братом, а сам думал обмануть, интриговал, выискивая способ украсть наследство у нее и у Лиама, собственного внука. Тогда Мэнди разрыдалась, горюя обо всем, что потеряла и чего никогда не имела. Оплакивала себя, оплакивала своего сына и его будущее, ведь однажды Лиам узнает правду об отце и деде. И, желая утешить, Мартин предложил ей себя, подразумевая тем самым, что он не такой, честный и не обманет. На мгновение Мэнди поверила, и он тоже поверил в то, что лучше их. Веры хватило ровно настолько, чтобы прекратить рыдать, лечь с ним в постель и расплакаться слезами иного рода.

А затем иллюзия разлетелась вдребезги из-за его потребности рассказать миру о том, что на самом деле произошло в ее родном городе. Лежа с Мэнди бок о бок и планируя их побег, их будущее, Мартин поделился новостью о Веллингтоне Смите, пообещавшем помочь спасти профессиональную репутацию, и о книге, которую решил написать, чтобы исправить неточности и открыть всей Австралии правду, разоблачив ложь Риверсенда. Он преподнес это как удивительную возможность, которая позволит им переехать куда угодно, и жить, где заблагорассудится.

«У тебя есть состояние, а я бы писал книгу, пока мы строим новую жизнь».

Мэнди напряглась и умолкла. Следовало бы насторожиться уже тогда, однако он продолжал болтать, ничего не замечая.

В тот момент Мэнди увидела его без прикрас, увидела журналиста, ставящего свое призвание превыше всего остального, жреца истины, безразличного к тем, кому та может причинить боль. Наконец Мэнди заговорила, тихим, осторожным голосом. Спросила спокойно и требовательно, собирается ли он писать обо всем без исключения, выложив все, что знает. Не просто обвинить Байрона Свифта и Харли Снауча в их прегрешениях, но и выставить в неприглядном свете людей, которые помогали в работе над материалом: Робби Хаус-Джонса, Фрэн Ландерс, Эррола Райдинга. И ее саму. Весь их городок. Они что, все расходный материал, который непременно нужно принести в жертву на алтарь журналистики?

«Это моя работа», – был его ответ.

Тогда Мэнди взорвалась, а он не остался в долгу и сказал, что не ей судить: сама им манипулировала, чтобы раскопал уродливое прошлое Свифта, да еще и темнила все время, утаивая сведения о наркопромысле и причастности к нему Робби. Мартин обвинил ее во лжи и нечестной игре, она его – в эгоизме и наплевательском отношении к людям. Вспыхнула ссора, расплакался ребенок, и Мартина вышвырнули.

Он доходит до конца Темза-стрит, магазины и тень заканчиваются, дальше – спуск в низину, где жара становится удушающей. Мартин движется по Хей-роуд к старому деревянному мосту, не обращая внимания на температуру. Можно подумать, ему сейчас до нее есть дело. Наконец он останавливается и берется за поручни. Раскаленная древесина обжигает ладони. Речное русло такое же сухое и растрескавшееся, холодильник стоит на том же месте, предлагая иллюзию пива.