«Пей».

Блажка сделала полглотка и протянула бурдюк обратно.

Она старалась не спать, сколько могла, держась одной рукой за Меда, а вторую положив на грудь Лодырю. Она боялась, что ни один из них не увидит рассвет. Поэтому не позволяла себе закрыть глаза и не расслабляла руки, надеясь удержать в них жизнь в эту ночь.

Дерьмо.

На самом деле это они ее держали. Она боялась спать, боялась впускать тьму туда, где уже властвовала тишина. Устремив глаза к звездам, а руки – к теплу кожи, она сдерживалась, чтобы не лишиться чувств. Но хотя ее боль ослабла, а тошнота прошла совсем, истощение никуда не делось и грызло тонкую ткань ее решимости. Она сражалась с ним, но в какой-то момент потерпела поражение.

Солнце. Бледное и стылое.

Движение. И только в ее пустом животе.

Звук. Кашель. Плач. Голоса. Все искаженное, будто пробивалось сквозь мокрое сено, но звуки доносились до нее.

Она села, наклонила голову и пошевелила челюстью. Блажка поняла, что левое ухо слышит почти чисто, а в правом звук приглушен. Проверила Меда и Лодыря.

Еще живы. Оба живы.

Хорька не было.

А Инкус была.

– Слух вернулся?

– Вернулся, – ответила Блажка и чуть не зарыдала от облегчения.

Трикратка удовлетворенно кивнула и, неуклюже поднявшись на ноги, протянула руку. Блажка взялась за нее.

Встав слишком резко, она чуть не потеряла равновесие, но не дала закружившейся голове взять над собой верх. Сильная рука Инкус помогла сделать первые пару шагов. Потом Блажка отважилась идти сама, жмурясь и глубоко дыша. В остальном в дело вступили инстинкты. В лагере вдруг притихли. На мгновение Блажка решила, что снова пропал слух. А потом заметила взгляды. Поселенцы и сопляки, большинство которых сидели без дела, вдруг перестали вести праздные беседы: слова сменились эмоциями. Удивлением. Облегчением. Неприязнью. Ненавистью. Она видела их все, пусть лица, казалось, плыли и колыхались.

– Созвать копыто! – приказала она Тоуро, и получилось громче, чем она хотела. Где-то, испуганный криком, заплакал младенец. Блажка направила взгляд в его сторону. Приют теперь представлял собой просто маленькую болтливую группку посреди такого же маленького лагеря. Колючка собрала детей в такую плотную кучку, что казалось, были видны только затравленные глазки на грязных личиках. Но не все маленькие фигурки принадлежали детям.

Блажка подошла к ним, слегка пошатываясь. Без сомнения, малышам она казалась какой-нибудь пьяной каргой. Она посмотрела на Жрику.

– Ты – со мной.

Полурослица отошла от сирот, не произнеся ни слова.

Блажка повернулась, чтобы увести ее, и заметила Хорька: он стоял посреди лагеря, опираясь на грубый костыль.

– Вождь?

– Где остальные?

Хорек выдохнул с облегчением.

– На охоте.

– Когда вернутся, соберемся.

– Есть, вождь.

Оставив Хорька стоять, где стоял, Блажка двинулась дальше. Жрика – за ней следом. Выбирая самый ровный маршрут подальше от каменных пальцев на границах лагеря, она стала искать место, скрытое от лишних глаз и ушей. Всюду были скалы и колючие кусты. Блажка шагала, пока путь ей не преградило подножие выступа. Не веря, что сможет спуститься с него, не упав, Блажка нашла подходящий валун на краю и уселась на него.

Жрика встала в паре шагов, пытливо глядя на нее своим единственным глазом.

– Это была ты, – сказала Блажка. – Тот адский шум, который разорвал Сиротку. Ты. И когда был орк – тоже.

Полурослица хранила молчание.

– Наверное, мне стоит тебя поблагодарить, – продолжила Блажка, – но еще очень хочется схватить тебя и сбросить с этой долбаной скалы. Я тебя приняла, зная, что ты принесешь пользу. Но ты скрыла, что именно это за польза. Что еще ты скрываешь?

Жрика сложила руки на груди.

– Ты скрываешься от Зирко, это я знаю, – сказала Блажка. Крошечная тень сомнения слегка омрачила взгляд одинокого глаза. – Я не дура, нахрен, Жрика. Я знаю, кто ты и почему Страва хочет тебя вернуть.

– Ты ничего обо мне не знаешь, девка-полукровка.

Блажка встала.

– Ва. Гара. Аттукхан.

Полурослица распахнула глаза.

– Я не говорю по-уньярски, – призналась Блажка, – но я чертовски хорошо знаю, что это значит. То и дело слышу это с тех пор, как ушел полукровка, которого я люблю. Слышала даже, когда была в Страве в последний раз. Уньяры, у которых я жила, были стариками и считали, что я сплю, но говорить шепотом у них совсем не получалось. Они друг друга не слышат. И теперь благодаря тебе я кое-что в этом смыслю. Не знаю откуда, но уньяры в курсе, что я возлежала с их прекрасным героем, Ва Гара Аттукхан. Может, они думают, что я скоро выдавлю им из щелки перерожденного Белико. Но это неважно. А что важно? Я не только трахалась с Рукой Аттукхана, я знаю и о том, как он получил это проклятое имя. В тебе тоже есть какая-то древняя священная реликвия, как и у него. И не пытайся это отрицать, потому что я знаю, что эта сила из себя представляет, и чертовски хорошо понимаю, что ты дважды использовала ее, чтобы убить то, что угрожало моему копыту.

– Ты не…

– Ты это сделала.

– Я не убивала долбаного орка! – Полурослица сделала шаг вперед, но ее руки оставались неподвижны. – Если бы я это сделала, тебя бы сейчас тоже не было в живых. Так что можешь три раза сказать мне спасибо. Или же поберечь свои благодарности и просто перестать меня расспрашивать.

– Этого я сделать не могу. Ты единственное оружие, которое у меня есть, чтобы спасти копыто от разрушений.

– Твое копыто уже разрушено, девка.

Теперь вперед шагнула Блажка.

– Оно не разрушено, пока каждый из Ублюдков не будет мертв.

– Ладно, я не Ублюдок. И я ничего не должна ни тебе, ни кому-то из вас.

– Покажи ей, Жрика, – произнес низкий голос.

Сосредоточенные на том, чтобы буравить друг дружку взглядами, ни Блажка, ни Жрика не заметили, как к ним подошел Овес. Он находился в считаных шагах от полурослицы, и когда та обернулась, проделал оставшуюся часть пути.

– Прошу, – продолжил он, опустившись на колени, чтобы заглянуть ей в глаза.

Жрика долго смотрела на него, потом коснулась его бородатой щеки своей смуглой рукой. Она вздохнула и повернулась к Блажке. Полурослица медленно сняла повязку с глаза. Под ним Блажка с удивлением увидела закрытое веко – слегка припухшее, но в остальном целое. Под тонкой кожей что-то пошевелилось – точно как когда кто-то видит сон и его глаз вращается под веком. Когда глаз открылся, Блажка отпрянула.

Оттуда скользнул розовый и влажный язык. Медленный, ищущий, он изогнулся и прошелся вдоль верхнего века Жрики, между ресниц, будто хотел слизать с них застрявшие капельки вина. Жрика приложила к своему ужасному придатку ладонь, и ее лицо исказилось от боли, она отвернулась. Затем нацепила повязку и больше не поднимала взгляда.