– Если это так, – сказала Блажка копыту, – то Трикрепость легче будет взять. Без хозяев рабы будут только благодарны. Зачем проливать кровь, когда тебе дарована свобода? Но нам нужно идти. Нашим поселенцам необходимы надежные стены и полные склады припасов. В Трикрепости есть и то, и другое.

Копыто начало расходиться. Когда посвященные братья вставали со своих мест, между ними вдруг поднялась дрожащая рука.

– Нет, – прохрипел Мед.

Блажка, сидевшая совсем близко, едва его слышала, но было очевидно, что он не согласен.

Хорек присел рядом, взял его руку в свои.

– Что ты сказал, брат?

– Я… голосую против.

Традиция взяла верх. Не нуждаясь в специальном приказе, сопляки отошли, чтобы Ублюдки смогли собраться вместе.

– Что тебе не нравится, Мед? – спросила Блажка, все еще гладя его по лбу.

– Трикрепость. Не безопасна. Орк… стая… они пойдут за нами. Нужно идти туда, куда они не придут.

– Куда? – спросил Облезлый Змей, присаживаясь на колени напротив Хорька и кладя руку Меду на плечо.

– Псово… ущелье.

Братья обменялись взглядами, будто спрашивая: в своем ли уме их раненый товарищ?

Блажка знала, что он мыслит ясно. Это был не первый раз, когда он выражал эту идею.

– Рога могут нас не принять, Мед. Они вполне могут нас поубивать.

– Певчий уже среди них, – сказал Хорек.

– По их приглашению, – напомнила ему Блажка.

Каждый выдох Меда отдавал хрипом.

– Они примут тебя. Если нет… ты умрешь. Так же, как в любом другом месте. Ни одна крепость не сможет защитить копыто от Краха-из-Плоти. Рога смогут, если захотят.

– У ржавокожих есть сильные стороны, вождь, – настаивал Хорек. – Могут поставить нашего парня на ноги.

Мед слабо потянул Хорька за руки.

– Не поможет.

– Да хрен, – сказал Хорек. – Подлечили раз, подлечат и еще.

– У меня… остались мгновения, не мили.

Хорек состроил гримасу, и Змей издал болезненный стон.

Блажка наклонилась к Меду и прошептала:

– Ты остаешься с нами, нахрен. Слышишь? Ты нам нужен.

Мед пошевелил губами, щелкнул языком, каждое слово вырывалось у него с боем.

– Ми’хауа. Тиоспа. Ашуте. Онафит.

– Ты знаешь, мой эльфийский – дерьмо. Поэтому ты и должен остаться. – Но он начал терять сознание. Его веки трепетали, глаза закатывались. – Чтоб тебя, Мед!

– Ты… выучишь, – прошипел он. Он сглотнул, сделал глубокий вдох, сумел кое-как повысить голос. – Сейчас… посади м-меня на… моего свина.

Хорек метнул взгляд в сторону Блажки, быстро покачал головой, скривил лицо.

Облезлый Змей яростно хлопнул себя по обожженной руке.

– Нет, брат! Ты поможешь мне через это пройти. Помнишь? Сейчас пора тебя отсюда вытащить. Открывай же глаза!

Но Мед быстро угасал.

Колпак зашевелился первым.

Взяв Меда за плечи, он медленно его приподнял. Стиснув зубы от горя, смирившись, Блажка стала ему помогать, поддерживая голову павшего ездока. Овес взял за ноги, Хорек со Змеем – подперли спину. Баламут побежал туда, где стояли стреноженные варвары, отвязал свина Меда и привел его.

Играя желваками, пытаясь сдержать слезы, Реальные ублюдки подняли Меда на спину его зверя, обступили его и продержали до тех пор, пока он не исполнил клятву.

Пара сопляков подвели Изабет к двери и заставили постучать, несмотря на то, что это был вход в ее собственную светлицу. Ответа не последовало. Она тронула задвижку – та оказалась открытой, и она толкнула дверь. Нижнюю комнату освещал камин. Перед ним стоял Зирко и разжигал пламя. Повернувшись, он улыбнулся и поднял кочергу. Та была обжигающе белой. Мозжок крепко держал Лодыря прямо над столом, за которым голосовали Серые ублюдки, – гробоподобным, ощетинившимся воткнутыми в него топорами. Лодырь закричал, член его был возбужден. Зирко приблизился к нему с кочергой.

Изабет поспешила мимо, чтобы не слышать шипения, поднимаясь по лестнице.

Дверь в ее спальню не поддавалась – пришлось еще раз постучать. Та открылась – внутри стоял Мелочник. Старый жилистый хилячный с кислым лицом пригласил ее взмахом руки. Затем, отвернувшись, принялся ходить между заплесневелыми штабелями склада. Спутанные космы падали на его костлявый зад. Изабет было тяжело за ним поспевать. Мелочник повернул за угол и исчез. Она устремилась между бочек и ящиков, мотков веревки, крюков с седельной кожей. Она обогнула угол, но старого квартирмейстера нигде не было.

Зная, что ей нужно сделать, Изабет сняла с одной из полок седло. Ремень подпруги пора было сменить, как и кожу на левом стремени, но Мелочник не отстанет, пока она не очистит и не отполирует все седло целиком. Взвалив свою первую работу этого дня на плечо, Изабет прошла в заднюю часть склада – там было лучшее освещение. Приблизившись к верстаку, она услышала довольное кряхтение и слабые стоны: там склонилась Колючка, ее тяжелые груди болтались из стороны в сторону. Изабет была рада видеть, что она больше не такая изможденная. Женщина стонала, раскачиваясь над верстаком, – а сзади ее нахлобучивал Шишак. Он обильно потел, его лысая голова вся блестела, у него капало из носа на Колючкину спину.

Изабет хотела сказать им уйти куда-нибудь, дать ей поработать, но слова отказались формироваться у нее на языке.

Из грудей Колючки сочилось молоко, бежало по верстаку и падало на пол. Заметив это, она поднялась и протянула руку назад, раздраженно пошлепала Шишака по животу, пока тот не прекратил свои энергичные усилия. Колючка встала и отошла – ее полные губы и бедра дрожали, когда она прошмыгнула мимо Изабет.

Шишак жестом подозвал ее к себе.

Изабет, покачав головой, отвернулась, чтобы уйти, но трикрат метнулся к ней и схватил за руку. Она выронила седло. Шишак толкнул ее к стеллажу, заваленному сгнившими бригантами. Затем левой рукой схватил ее лицо, заставляя посмотреть на себя.

– Уверена, что хочешь этого? – спросил он не своим голосом. Это был глухой, безжизненный, лишенный жалости голос.

Изабет вызывающе кивнула.

Шишак погладил ее груди, просунул руку за пояс ее штанов и разорвал их.

– Вступай в мое копыто, девка, и это войдет в твою жизнь. – Сухой, скрипучий голос.

– Будешь ездить в патрули. Драться с тяжаками. Все, что захочешь. Но мое слово – закон. И ты этого никогда не изменишь. Какое бы поручение, какой бы приказ я ни дал – ты выполнишь.

Голос становился все отчаяннее, Шишак задыхался. Он жаждал быть грозным карателем – но плоть его не слушалась. Шишак заскрежетал челюстью, зарычал, промеж его зубов вылетела слюна. Он опустил глаза на свой пах – Блажка проследила за его взглядом.