– Потрясающе, – сказал Хоппер.

Сэм откинула кудри с лица и поскакала дальше.

Если будет совсем худо, мы с ней подождем снаружи. Людная улица, деревья, солнце, поток машин. Даже если Паук – маньяк и воплощенная жуть, сейчас, при свете дня, он нам ничего не сделает.

Через десять минут мы вернулись к «Взломанной двери». Вроде бы ничего не изменилось. Подъемная дверь по-прежнему заперта, окна темны.

Хоппер повернул ручку на узкой деревянной двери – и на сей раз она открылась. Я шагнул следом за ним.

Мы попали на сумеречный склад, так плотно набитый антиквариатом – стулья на столах, а те на телегах, – что не поймешь, как тут ходить. Даже дверь не открывалась до конца – вход загораживали птичья купальня, обросшая птичьим же дерьмом, ржавые солнечные часы, поломанные кофры, а поверх всего этого громоздилась радиола эпохи Эйзенхауэра, потускневшие латунные лампы с пожелтевшими абажурами и кипы старых газет.

Хоппер и Нора прокрались в узкую дверную щель и исчезли внутри. Я подхватил Сэм на руки.

– Нет! – возмутилась она. – Я уже большая.

– Это только на минутку, зайка.

Я прижал палец к губам, расширил глаза – изо всех сил изобразил, какая у нас тут невероятная происходит игра, – и мы вошли.

Голубоватым засаленным светом зудели флуоресцентные лампы под потолком. Хоппер и Нора забрались далеко, гуськом бодро шагали по единственной различимой тропе – узкому ущелью меж мусорных гор. Гигантский гулкий склад, глубиной в квартал, – свету не хватало силенок добраться до окраин, и те купались в жирных тенях. Столы и гардеробы, треснувший чемодан с ярлыком «Асбестовый противопожарный костюм», курительные трубки Шерлока Холмса, графин с заспиртованной, кольцами свернувшейся коброй, красный флакон «Жидкость для бальзамирования „Чемпион“». Аризонскими красными скалами высились груды комиксов. Я старался не дышать – запах сшибал с ног: нечто среднее между нафталином и старческими гнилыми зубами.

Идти приходилось осторожно – лавка была все равно что заминирована: так и ждала, что ты ненароком двинешь локтем, все рухнет, а с тебя потом сдерут за ущерб кусков двести.

Мы с Сэм протиснулись мимо швейной машинки, антикварной игрушечной железной дороги, деревянного кресла с мумифицированной, кажется, собакой, одеревенело застывшей на сиденье, и очутились среди древних медицинских агрегатов явно варварской природы.

Я пересадил Сэм на другую руку, чтоб не увидела: младенческие больничные койки с посеревшими матрасами, испятнанные кюветы, где, вероятно, обитали пиявки, резиновые жгуты и желтые флаконы с заскорузлым осадком, помпы и шприцы, деревянный футляр с серебряными щипцами, крупными и мелкими. Чопорный строй помятых жестяных шкафчиков. Сотни бурых пузырьков – на каждом белая наклейка, издалека не прочесть – сгрудились на столе из нержавейки, с которого свисали потертые кожаные ремни. Пристегивать пациента при лоботомии. Я в тревоге глянул на Сэм. По счастью, она смотрела в другую сторону – на Хоппера.

Тот направлялся в глубину, к длинному деревянному столу с грудами бумаг и антикварной кассой.

– Эй? – громко крикнул Хоппер. – Есть кто?

Нора исследовала ассортимент в противоположном углу, и находки ее пленили. Неудивительно. Она-то в этой обстановочке как рыба в воде – особенно если учесть винтажные наряды, пугалами висящие вдоль стены: древние грязно-бурые тряпочки сороковых, розовые оборчатые платьица без бретелек, прямиком со школьного бала пятидесятых. Нора остановилась у шляпной вешалки, осторожненько сняла лиловую фетровую шляпу – сбоку приклеено жесткое черное перо, – задрала подбородок, нахлобучила эту красоту на голову и пошла на приступ груды барахла, продираясь к пятнистому зеркалу, прислоненному к черному тележному колесу.

– Ау? – заорал Хоппер.

Нахмурившись, он подобрал штык – похоже, настоящий, острый, но заржавленный.

– Не хочу больше на ручках. – Сэм брыкалась, как жеребенок.

– Иначе нельзя. Тут зачаровано.

Она вытаращилась:

– Что такое «зачаровано»?

– Тут.

Я обогнул африканский тамтам – кажется, из человечьей кожи, продубленной и высушенной, – и направился к Хопперу.

По пути я нечаянно пнул ножку деревянного стола, и стол надломился посередине. Горы тусклых ключей-вездеходов, хромовые украшения на капот, грязная хрустальная люстра и прочий хлам потекли на пол оглушительным каскадом хрусталя, цепей и пронзительных звяков. Обнимая Сэм, которая лицом вжалась мне в плечо, я умудрился одной рукой поймать люстру и коленом поправить ножку.

Хоппер щелкнул пальцами.

И указал на замызганный световой люк и узкую дверь с матовым стеклом в задней стене.

Прямо за дверью шевельнулась человеческая тень – и замерла, словно почуяв, что ее засекли.

Кажется, мужчина – вытянутая голова, широкие плечи.

– Есть тут кто? – снова окликнул Хоппер.

Помявшись, человек открыл дверь и сунул голову внутрь. В сумраке лица не видно, но шевелюра рыжевато-блондинистая.

– Прошу прощения. Не услышал, как вы вошли.

Голос сиплый, но нежный – странный. Резко вздохнув, человек вошел и закрыл за собой дверь. И однако, повернувшись к нам, с места не двинулся – похоже, за спиной сжимал дверную ручку, подумывал вот-вот опять удрать.

Наверняка он. Паук.

Массивная фигура – минимум шесть футов шесть дюймов, – громоздкая и мускулистая. Весь в черном, единственное светлое пятно на черноте – белый пасторский воротник.

– Чем могу быть полезен? – Реплика вылетела струей, затем наступила пауза – слова собирались во рту, как галька в стоке, а потом вдруг выпадали, чудны́е модуляции резали слух. – Что-то конкретное ищете?

– Да, – ответил Хоппер, медленно к нему приближаясь. – Хьюго Вилларда.

Человек застыл каменным изваянием.

– Я понял.

Больше он ничего не сказал и за следующие полминуты не шевельнул ни мускулом. Но даже издали, из-за спин Хоппера и Норы я видел, что плечи у него ходят ходуном.

Боится.

– Не трудитесь бегать, – посоветовал Хоппер, подступая все ближе. – Мы знаем, кто вы. Мы просто хотим поговорить.

Человек покорно склонил голову, и свет упал на шевелюру ненатурального оттенка бронзы.

– Вы, надо полагать, из полиции? – спросил он.

Ни один из нас не отозвался. Интересно, как он сделал такой вывод. У меня, между прочим, ребенок на руках.

Может, меня он не заметил. Смотрел он в пол.

– Я… вообще-то, я так и знал, что вы придете, – прошептал он. – Рано или поздно. Нашли там всё, да? Все наконец выплывает наружу.

Голос тихий, необъяснимо женственный – и в нем был страх.