– Мы отбываем, фрейлейн Браун.

– Это вы, Скорцени?

– Извините, но мне позволено попрощаться с вами.

– Да-да, конечно, попрощаться… – поднялась, почти вскочила Ева. – К чему этот поспешный отъезд?

– Ситуация требует. Вы должны понять фюрера, фрейлейн Браун. Обстановка на фронтах настолько обостряется, что ему трудно сосредотачиваться на каких бы то ни было личных делах.

– Мне пришлось убедиться в этом.

– И все же вы должны понять его, – расчувствованно как-то повторил Скорцени. – Наш визит – он, по существу, тайный; фюрер нашел возможность вырваться из «Вольфшанце», из окружения своего генералитета, не предупредив даже шеф-адъютанта. Как вы понимаете, он не желает, чтобы в Генеральном штабе его поездка сюда, домой, воспринималась как проявление слабости. Миллионы солдат и офицеров годами не имеют возможности бывать со своими близкими.

– Вы правы, господин Скорцени, – оживилась Ева, понимая, что оберштурмбаннфюрер подсказывает ей оправдание, которого сама она найти не в состоянии.

– Поэтому фюрер велел передать, чтобы в письмах к нему вы никогда не вспоминали об этом визите. Увы, их иногда читает Борман.

– Я уже давно не пишу ему никаких писем. Фюрер запретил мне делать это.

«Мудрый человек», – улыбнулся про себя Скорцени, облегченно вздохнув. Ему очень не хотелось, чтобы Гитлер узнал об этом странном свидании раньше, чем удастся каким-то образом преподнести его то ли лично, то ли через Кальтенбруннера.

– …И не обсуждать его с фон Кефлахом или с кем бы то ни было другим.

– Что совершенно исключено.

Скорцени жадно осмотрел фигуру Евы, задержал взгляд на груди, бедрах. «…Разве что унести ее в ближайшую комнатушку, где имеется диван или хотя бы напольный ковер? – мелькнула шальная мысль. – И за несколько минут прекратить все душевные мучения этой рейхсзатворницы…»

– Можете не сомневаться, господин оберштурмбаннфюрер, – вклинилась в его рассуждения Ева, завершая прерванный на полуслове разговор. Но Скорцени воспринял ее успокоение так, словно женщина ответила на его еще не высказанный порыв.

– И никаких псалмопений по этому поводу, фрейлейн Ева, – ухмыльнулся он. – Никаких псалмопений!

Еще несколько мгновений Отто охватывал плотоядным взглядом фигуру девушки, облаченную в довольно туго облегавшее грудь и талию светлое платье. Ева ему, в общем-то, нравилась, хотя до Лилии Фройнштаг ей, конечно же, далековато.

Лишь внезапно возникший образ Лилии заставил, наконец, Скорцени прервать любование, смириться с мыслью, что этот запретно-бергхофский плод ему недоступен, и попрощаться.

– Погодите, Скорцени, – внезапно остановила его Ева. – Я уже подтвердила, что ваш визит останется в тайне. Но… скажите… – нервно ломала пальцы. – Вы можете быть вполне откровенным со мной…

– Могу, фрейлейн Ева, могу. Если сие крайне необходимо.

– Человек, который только что сидел здесь, у этого камина, он… действительно Адольф Гитлер?

Обер-диверсанту просто необходимо было выдержать надлежащую паузу, чтобы хоть как-то продемонстрировать свое крайнее удивление.

– Почему вы решили усомниться в этом? – как можно мягче поинтересовался Скорцени.

– Мне почему-то показалось… Слишком уж странно он вел себя.

– Вполне согласен с вами, фрейлейн Браун. После взрыва фюрер все еще ведет себя несколько странновато. Но если бы вы побывали в «Вольфшанце» в день покушения и осмотрели место взрыва, вы бы поняли, что выпало пережить нашему фюреру. Любому другому пришлось бы как минимум неделю провести в больнице в шоковом состоянии.

– Странно, об этом я почему-то не подумала, – как-то слишком уж неуверенно согласилась Браун, и Скорцени почувствовал, что так и не сумел до конца развеять ее сомнения.

– Но если вы предпочитаете встретиться с двойником фюрера – могу устроить. Втайне от Адольфа Гитлера.

– Зачем вы об этом?

– Уверен, что сразу же разочаруетесь. Подыскать человека с внешностью фюрера – еще не значит породить нового фюрера. Ибо фюрер – как знамение Господнее. Он является миру только один раз, а потому бессмертен и неповторим.

– Как и вы, господин Скорцени. Тоже… бессмертны и неповторимы.

Скорцени покачался на носках, пытаясь найти наиболее приемлемую формулу реакции на столь неожиданный комплимент.

– Единственное, что могу посоветовать вам – попытайтесь превратить «Бергхоф» из монастыря для одной затворницы в замок полновластной королевы. Примеры из истории Германии, Франции, Великобритании вам известны. Пусть элита рейха потянется сюда, как обычно тянутся к трону мудрой повелительницы.

Как только машина с фюрером и Скорцени покинула пределы «Бергхофа», Браун тотчас же пригласила к себе коменданта ставки.

Появившись в гостиной, где рейхсналожница по-прежнему оставалась в кресле у камина, штандартенфюрер долго и терпеливо переминался с ноги на ногу. Наконец не выдержал и прокашлялся, требуя, чтобы Ева не то что заговорила, а хотя бы соизволила заметить его.

В последнее время эта приживалка виллы вела себя с ним все более высокомерно, однако фон Кефлах понимал свое бессилие перед избранницей фюрера. Одного ее слова достаточно, чтобы он лишился должности коменданта и оказался на фронте.

– Хотите что-либо сказать, господин комендант? – строго спросила она. Так могла спрашивать разве что королева, к ногам которой швырнули провинившегося слугу, чья вина предопределена не столько его проступком, сколько самим положением при дворе.

– Нет, фрейлейн Браун, – вежливо, как и полагается в присутствии высокородной хозяйки, склонил голову фон Кефлах.

– Странный визит, не правда ли?

– Странный. Впрочем, – тут же спохватился штандартенфюрер, – визит как визит.

– Вам ничего не показалось подозрительным в нем? Только откровенно.

– Подозрительным? Нет, – принял комендант стойку «смирно». – Что вы имеете в виду?

– Я пригласила вас не для того, чтобы отвечать на вопросы, а для того, чтобы задавать их. Значит, ничего… Даже то, что при фюрере не оказалось ни одного из адъютантов, вас не смутило?

– Скорцени способен заменить любого из них. И всех вместе.

– Вы тоже не откровенны со мной. Царство оловянных солдатиков.

«Первым неоткровенным оказался сам Скорцени», – понял фон Кефлах, но выяснять не стал. За время службы в «Бергхофе» ему приходилось выслушивать и не такое. Чин штандартенфюрера, заставлявший на фронте вздрагивать вермахтовских генералов, почитался здесь не выше «титула» дворника.

– В чем я должен быть откровенен с вами, фрейлейн Браун? Что вас тревожит? Требуя откровенности от меня, сами вы все еще не решаетесь быть откровенной.