За музыкантами шли фигуры в масках. Тут были и бычачьи головы, и барс, и слон, и фигура с птичьей головой; фигуры в масках были одеты в разнообразно отделанные шелковые халаты, которые больше всего напоминали дьяконские стихари, небольшая яркая пелерина напоминала фелонь; ленты, обильно спускающиеся с головы и скрывающие прикрепление маски, и небольшая чаша, изображенная из человеческого черепа, нож или какое-либо другое орудие в руках, а больше всего, конечно, карикатурные маски совершенно замаскировывали это сходство костюма. При звуках труб, медных тарелок и больших бубнов эти маскированные начали свои пляски. Движения их были стройны и местами могли напоминать наши балетные танцы. Но эти мерные и красивые движения очень часто прерывались неистовыми прыжками и круженьем, которое больше напоминало движения разъяренных животных, которых изображали эти маски, чем человеческие танцы.

Проходя перед ширетуем, маски делали ему поклон. Особенно заняли меня маски с человеческими лицами; действительно, люди в них изображали не богов, как другие, а простых смертных; одна из них представляла старика; другая – дикаря. Мимика этих двух масок, по-видимому, должна была показать зрителям, каковы были нравы на земле до просвещения людей буддизмом. Одна из этих фигур (азыра, как называют эти фигуры тангуты, или лопей, как зовут их широнголы) постоянно вызывала смех присутствующих своими выходками; она с карикатурной радостью показывала всем баранью кость, которую приготовлялась есть; тут же среди круга ее раскалывала о камень и комически горевала, когда предполагаемый мозг разлетался с костью в разные стороны; табак курила азыра из бараньей кости.

У обоих азыра, по-видимому, были роли с речами, но их они прерывали плясками; в плясках их было тоже что-то комическое. В их ролях принимали также участие мальчики, одетые в маски, в виде мертвых голов; эти маленькие плясуны показались мне очень искусными, но лама, дирижировавший всем представлением, не понадеялся на их искусство, и в, то время как они выплясывали перед ширетуем и многочисленной публикой, он положил перед ними и сзади по палке, для того чтобы в жару пляски плясуны не уходили с назначенного им пространства. Все здесь происходит не так торжественно, как мы привыкли видеть в наших религиозных процессиях и театральных представлениях. Через арену между танцующими вдруг переходит какой-нибудь лама, которому захотелось понюхать табаку из табакерки музыканта; или у маскированного из-за пазухи вдруг посыплются лакомства, только что полученные от какого-нибудь тронутого зрителя, и маленькие «смерти» бросятся подбирать просыпанные орехи и жужубы.

Под конец представления из хурала показались цветные знамена с китайскими подписями и за ними с прыжками и размахиванием руками показался человек в обыкновенном платье; изо рта его торчали проткнутые в щеки железки, – как это было сделано, я не могла рассмотреть; крови не было видно на лице, но говорить, по-видимому, он не мог; в руках у него была небольшая алебарда, – это, говорят, тоже орудие истязания, но его он не употреблял, ограничивался только размахиванием в воздухе. Во время его пляски вокруг сора началось уже поклонение ширетую со стороны посторонних, – я не видала, впрочем, чтобы поклонялись мужчины, но старые женщины усердно расстилались перед ним в пыли и затем, кажется, получали или возложение рук, или только право приложиться к его одеждам. Наконец, все было кончено: музыканты встали со своих мест, сор подняли со стола, знамена заколыхались и потянулись над толпой к воротам; маски также построились в надлежащий порядок, и вся толпа пошла к воротам, но здесь шествие несколько замедлилось: женщины, встречавшиеся на пути, наклонялись одна за другой к земле, и маски должны были перешагивать через их спины.

Это религиозное усердие считается хорошим, когда ламы в образе богов перешагивают через человека. После я видела многих благочестивых старушек со следами земли, густо покрывавшей их лоб. Толпа отправилась на южную сторону города: там в поле сожгли сор. Мы посмотрели на эту церемонию издали и затем, не дожидаясь возвращения масок в хурал, ушли по дороге в Ниджу, предоставляя нашему проводнику с ослами догонять нас.

Монастырь Кадига, или Кадигава, очень бедный; в нем живет не больше десятка лам, тангутов, но по случаю чама сюда пришли ламы из ближайшего монастыря, который состоит под одним управлением. Ламы, живущие в Кадигаве, сами пашут землю и сеют хлеб. Прежде, говорят, этот монастырь был богат: он имел святыню, которая привлекала поклонников. Рассказывают, что при жизни известного реформатора буддизма[134], Цзонкавы, он, живя в Тибете, написал письмо своей матери, живущей неподалеку от здешних мест, но лама, с которым он послал его и который был из Кадигавы, подлинник оставил в своем монастыре, а матери лишь отдал копию. Другой вариант рассказывает, что это было не письмо, а портрет Цзонкавы, сделанный его рукой; рассказ прибавляет, что когда лама, подменивший портрет, принес его матери, то портрет, хотя и неподлинный, проговорил приветствие матери и затем замолк; наивные рассказчики добавляют при этом, что настоящий портрет должен был говорить три дня.

После этого будет понятно, как я сожалела, что Сандан Джимба не показал мне этой святыни; но когда я стала упрекать его за это, он засмеялся и сказал: «В моей земле теперь дурные ламы и дурные обычаи, – этой святыни уже нет больше в монастыре; один лама взял это письмо, отправился с ним в Халху за сбором и больше сюда не возвращался».

Тибет расположен на высоком плоскогорье, между высочайшими горами Старого Света – Гималайскими – на юге и горными хребтами, отделяющими его на севере от Восточного Туркестана и Монголии. С западной стороны его также ограждают горы, соединяющие эти два хребта. Такое положение среди высоких хребтов сделало Тибет малодоступным для соседних народов; несколько более доступны его восточные области, где страна понижается уступами и переходит в китайскую низменность. Сам Тибет не представляет также равнины, он весь изрезан горными хребтами в различных направлениях, хотя несколько меньшими, чем окраинные хребты, но тем не менее настолько значительными, чтобы иметь характер альпийских гор с снежными вершинами и глубокими долинами, в которых получают свое начало бесчисленные реки. Сами низкие долины Тибета находятся настолько высоко над уровнем воды в океане, что у нас, в России, такие места казались бы высокими горами.

От высокого положения страны зависит то, что, несмотря на южное положение Тибета, климат в нем очень суров. Жизнь Тибета представляет очень много особенностей, к тому же мало исследованных европейцами и потому имеющих привлекательность неизвестного, новизны. В последнее время путешественники стали чаще проникать в эту страну. Англичане, проходившие в Тибет с юга и юго-запада из Индии, очень яркими чертами описывают трудности перехода через Гималайские горы. Вершины Гималаев достигают до 25000 футов. Горные проходы, которые доступны людям, лежат несколько ниже; но и они достигают до 19–20 тысяч футов. Вся органическая жизнь, всякая растительность на этих высотах уже исчезает, горячие лучи солнца не везде успевают растаивать лед и снег, выпадающий на горах, и приходится иногда идти по целым неделям по снеговым полям или взбираться и спускаться по ледниковым скатам, зияющим под ногами путников своими трещинами.