– Да, – сказал Мальгин, подумав.

– Тогда ступай, куда наметил. Потом позвонишь, а может, приедешь, как в прошлый раз, на Пру. Я тут набрел на куманику, сварил морс, ты такого еще не пивал.

– Наверное, вкусно.

– Не отведав, вкуса не узнаешь. Как там Купава, Дарья?

Мальгин, не ожидавший вопроса, вздрогнул, отвернулся.

– Нормально.

Отец перестал улыбаться, в глазах его на миг проглянула тоска.

– Жена друга… ну это я еще понимаю, но ведь Дарья – твоя дочь, а не Данькина. – Старик хотел еще что-то сказать резкое, но сдержался. – Когда ты был у нее в последний раз?

– Недавно… вчера.

– Дочь видел?

– Она у матери… у ее матери. Купава так сказала.

– Почему же не проведал? Не боишься потерять окончательно?

– Что потеряно единожды, нельзя потерять второй раз, – пробормотал Клим, поднимая взгляд и тут же опуская. – Мне что, драться с ней, если она не хочет, чтобы я приходил?

– Драться не стоит, однако голова у тебя для чего на плечи посажена? Эмкан носить? Думай.

– Я позвоню. – Клим зябко передернул плечами: стало вдруг холодно.

– Ну-ну, – буркнул отец и выключил связь не прощаясь.

Мальгин посидел перед световой нитью виома, прислушиваясь к себе: показалось, что кто-то окликнул его, издалека, из невообразимой дали… мистика! Выключил виом и побежал в душ, представляя, как бросился бы сейчас с обрыва в реку, будь он с отцом… и чтобы рядом была Купава…

В институт он заявился в половине восьмого утра, когда в здании начинали появляться первые энтузиасты – «жаворонки», встающие с солнцем. Правда, сентябрьское солнце только-только показалось над горизонтом.

Полчаса ушло на переговоры с Гиппократом и Пироговым – хирургическим инком, с которым Клим работал постоянно, а также на подготовку операционной; потом пришел Заремба.

– В генофонде человека используется всего три процента записей в ДНК, – заявил он с ходу, проходя к операционной камере, у которой стоял Мальгин. – Интрасенсы берут у природы чуть больше – до десяти процентов. А тебе мы сделаем все сто, будешь первым супером. Ну что, начинаем?

– Не гони лошадей, – остудил коллегу Клим, несколько отвыкший от манеры поведения молодого нейрохирурга. – Где твой хваленый математик?

– Сейчас явится, любит точность.

– Он сделал, что я просил?

– Это человек слова, почти как ты, сказал – сделает. Если ты человек-да, то он – человекогора-да. Так я подключаюсь к машине? – И Заремба, не дожидаясь ответа Мальгина, залез в кокон-кресло хирурга-ассистента. Он должен был быть ведомым хирургом, ведущим был сам Клим, хотя операцию планировалось провести на его мозге.

Ровно в девять пришел Железовский, одетый в ослепительно белый кокос, который немного скрадывал его мускульный рельеф.

– Доброе утро. – Математик подал Климу три булавки кристаллозаписи. – Здесь прогноз и динамически-информационная модель ситуации. Работа нашего Большого Мыслителя, так что ваш Гиппократ должен проглотить, не подавившись. Вероятность благоприятного исхода ноль пятьдесят семь, не мало?

– Маловато, конечно, – раздался вдруг сзади чей-то уверенный, гортанный голос, и в операционный бокс вошел энергичный жизнерадостный Джума Хан, одетый по самой последней моде: при движении драконы и ящеры на его рубашке и брюках становились трехмерными и очень натурально разевали огненные зубастые пасти. – Я, кажись, вовремя.

Мальгин с радостным недоверием пожал протянутую руку и, не удержавшись, сунул палец в пасть одного из драконов. Дракон цапнул его за палец, неощутимо, конечно, однако руку Клим отдернул. Повернул вошедшего лицом к оглянувшимся Зарембе и Железовскому.

– Это Джума Хан, бывший врач «Скорой», сейчас гриф безопасности.

– Знакомы уже, – буркнул Заремба, но руку Джуме пожал.

Тот с уважением окинул взглядом фигуру математика, посмотрел на Мальгина.

– Возьмешь ассистентом? Думаю, навыков контрольхирурга я еще не утратил.

– Ты что же, знаешь, чем я буду заниматься?

Хан посерьезнел.

– Конечно, знаю, иначе не успел бы к началу эксперимента. Кроме того, я работал в эм-синхро Европы по этому вопросу и специально готовился для спарринга.

Медики переглянулись. Лишь Железовский остался невозмутимым, превратившись в статую.

– Безопасность? – догадался Мальгин.

– Они отрабатывают «срам». – Джума пожал плечами. – Их можно понять. Кстати, Карой просила тебя позвонить ей до операции.

Хирург молча направился к операционной камере, снимая рубашку. Торс его был перевит мышцами, даже в сравнении с Железовским он проигрывал мало. Джума и сам был развит неплохо, однако смотрел на спину Мальгина с чувством зависти.

– Садись, – сказал Клим через плечо, – будешь ассистент-дублером Ивана, он – ведомый. Заодно и побреешь.

– Ты собираешься брить голову? Зачем?

– Клим, не порть шевелюру, – вмешался Заремба. – Пирогов подтвердил, что бритье головы не обязательно, аппаратура возьмет тебя и так.

– Включайте подготовку: мытье, бритье, наложение сетки и прочее. – Мальгин остался непреклонен. – Я хочу исключить малейшую возможность искажения картины.

И Джума с Зарембой проглотили вертевшиеся на языке возражения.

– Усаживайтесь, подгоняйте кресла и КПР.

Трое без лишних слов заняли места у камеры, запеленались в кресла, закрыли глаза. Информация из камеры и от инков поступала им напрямую в мозг через дисциплинатор и контуры пси-развертки. Мальгин полулег в кресло, специально подготовленное таким образом, чтобы пациент мог видеть все операционное поле и корректировать работу хирургического инка, который командовал тончайшими магнитными и лазерными сканерами, энцефалоскопами, аппаратами считывания и записи информации, контроля давления, сердечного ритма и другим оборудованием.

– Брейте быстрей, – сказал Клим.

– Потерпи, сейчас сделаем из тебя бильярдный шар, – проворчал Джума. – Только зря ты это делаешь.

Через четверть часа голова хирурга отражала свет, как полированное дерево.

– Красавец! – восхищенно сказал Заремба. – Был бы женщиной – целыми днями…

Но Мальгин не дал им времени на шутки.

– Поехали!

– Ни пуха! – суеверно перекрестился Джума.

– К черту!

И Мальгину показалось, что кто-то огромный и сильный, но добрый и мягкий осторожно вынул его мозг из черепа и поместил под струю текущей воды.

Сканер воспроизвел перед ним трехметровую проекцию мозга. Каждый участок имел свой цвет: зеленый – левое полушарие, желтый – правое, серый – мозжечок, белый – промежуточный мозг и так далее, и в каждой области коры и глубинных структур выделялись черные и красные зерна – «черные клады», не имевшие выхода в сферу сознания. Что они хранили, какие знания, какими последствиями грозило их вскрытие, медицина пока не знала.