– Параллельный перенос готов, – просочился в уши пси-шепот Зарембы; он имел в виду готовность аппаратуры записи, подключаемой в случае непредвиденных осложнений и берущей на себя выход чужой информации.

Рядом с проекцией мозга возникло его схематическое объемное изображение с расписанными векторами нейрохирургического вмешательства – модель операции, рассчитанная Железовским.

Стрелка под номером один запульсировала, раздался пси-голос Пирогова:

– Энцефалон – церебрум – телеэнцефалон, программа «бета», прогноз три к одному, гипотетическое подключение родовой памяти и маатанского «введения»: основные рефлексы.

Шум в голове усилился: «поток воды» набирал скорость. Со зрением стало твориться что-то странное: форма предметов начала плыть, цветовосприятие изменилось, изображение перед глазами задрожало, принялось мигать. Где-то послышались голоса, возгласы, смех, гулы и свисты… На фоне черной плоской доски, появившейся «перед глазами» – отражение поля связи, – всплыли строки:

Стал мигать обвал сознанья;

Вот, казалось, озарятся

Даже те углы рассудка,

Где теперь светло, как днем.

Пастернак, подумал без удивления Мальгин, как нечто ординарное восприняв выходы-причуды собственной памяти.

Снова послышался смех и вслед за тем голос Зарембы, тихий, но отчетливый:

– Все в порядке, мастер, это заговорила твоя первая сигнальная. Набит ты стихами и ненужными переживаниями изрядно.

– Не отвлекайся, Иван, – долетел недовольный возглас Джумы, – это слой культуры… которой тебе пока еще не хватает. Дыхание, альфа-ритм, кардиограмма – в норме.

– Есть выход! – вклинился в разговор Пирогов.

Мальгину вдруг показалось, что у него шесть рук и по крайней мере две головы. Ноги он перестал чувствовать совсем, сознание раздвоилось: он ощущал себя лежащим в операционном кресле и одновременно висящим в пустоте, в невесомости!

Тело отвердело, покрылось кристаллической чешуей, а вместо сердца зашевелилась и принялась пульсировать раскаленная добела масса – «солнечная материя» в упругой оболочке, грозящей вот-вот лопнуть. Дыхание стало ненужным, мысли вспыхивали в темных подвалах «обеих» голов сверкающими полотнищами реклам. Мальгин потерял ощущение времени, он «листал» справочник маатанской жизни, ничему не удивляясь и в то же время с безмерным удивлением. Звуки, приходящие извне, обрели вкус и цвет, изображения предметов и картин – плотность, вес и запах, сложнейшие гаммы запахов…

– Отсечка дыхания! – пробился в пустоту двух голов чей-то колючий красный голос. – Остановка сердца! Включаю водитель…

– Синестезия[75], – вторил первому второй голос, фиолетовый с синим. – Дели каналы приема, Иван. Состояние трансляции.

– Информтоксикоз, – гулко врезался в сознание еще один голос, оранжевый, с металлическим привкусом. – Отсоединяю связь с комиссуральными волокнами, пошел блок.

Мальгин с огромной высоты упал на землю, но мягко, без особых болезненных ощущений, и оказался в кресле. Зрение прояснилось. В голове продолжало шуметь и всхлипывать и, как заноза, торчало ощущение заползшего туда жука.

– Может быть, остановим? – спросил Джума; гортанные интонации в голосе его усилились.

– Пару минут отдохну и продолжим, – отрезал Мальгин, пытаясь выковырнуть из головы застрявшего «жука».

Гиппократ и Пирогов перебросились между собой какими-то репликами, но скорость их разговора лежала далеко за пределами человеческих реакций.

– «Черные клады» – это преобразованные нейронные ансамбли, – сказал Пирогов уже в нормальном темпе. – Чистый стаз криптогнозы в сферу сознания невозможен, только эмиссионный перевод в глубокую память. Вызов информации оттуда будет зависеть лишь от волевых возможностей перципиента.

Мальгин смотрел на изображение своего мозга, пульсирующее огнями, и считал черные и алые зерна – их набралось около двух десятков, а было прощупано лишь одно из них.

– Не буди лихо, пока оно тихо, – пробормотал хирург.

– Что? – просочился вопрос Зарембы. – Что ты сказал?

– Поехали дальше.

И опять сквозь голову с шумом «полился поток воды», несший внутри себя «пузыри» странных ощущений.

Повторилась метаморфоза со зрением, чувства смешались, контролировать операцию снова стало невозможно, приходилось опираться лишь на рекомендации Пирогова и реплики хирургов. Молчал только Железовский, контролирующий совпадение хода операции с рассчитанной им моделью. А потом голову пронзила такая боль, что Мальгин едва не закричал, с трудом удержав готовый сорваться с языка приказ прекратить операцию.

Пирогов и Гиппократ, правда, уловили его желание, но Клим успел послать им яростное «вперед»!

Перед глазами появился отец, покачал головой, что-то говоря, но что именно – Мальгин не расслышал. Отца сменила мама, укоризненно грозя ему пальцем. И ее голоса Клим не услышал, в ушах стоял стоголосый стон пси-реки, рвущейся сквозь плотину мозга… Мелькнул в стороне Таланов, бежал навстречу Заремба – руки в карманах, Джума держал на руках плачущую Карой и отворачивал лицо, но все равно видно, что лицо у него измученное и несчастное. Что-то кричал Ромашин, сидя верхом на глыбе «черного человека», Майкл Лондон – наполовину тигр, наполовину человек – готовился к прыжку, и во все небо улыбался загадочно, с превосходством в глазах, Даниил Шаламов…

Очнулся Мальгин от наступившей звонкой тишины и ощущения безмерной пустоты в голове.

– Нейровегетативная стабилизация, – прошелестел чей-то бесплотный голос (Гиппократа? Пирогова?). – Двигательный покой. Нарушений в программе нет. Мнемозапас девяносто девять.

– Как ты себя чувствуешь? – сквозь толщу безразличия прорывался возглас Джумы.

«Нормально, – мысленно ответил Мальгин. – Долго еще?»

– Вскрыли половину. – Это уже Заремба. – Кое-что не удалось перенести чисто, отсюда болевые нейронаводки, анестезия справляется не сразу. Потерпишь?

– Можем остановить вообще, – предложил Джума.

«Нет, – отрезал Мальгин. – Не останавливайтесь, что бы ни случилось. Дальше самого себя я не убегу, а с моими реакциями аппаратура справится, она даже шизофреников выдерживает».

В третий раз невидимый, но отчетливо слышимый водный поток хлынул сквозь мозг, растворяя в себе мысли, путая чувства, заполняя огромный объем головы пеной неизведанных эмоций и не переводимых на человеческий язык понятий… А затем Мальгин, оставаясь в сознании, с отчетливым всплеском нырнул в серый омут глухоты и полного отсутствия каких-либо чувств. Вереницей стали проплывать мимо (слева? справа? внизу? вверху?) бесплотные призраки не виданных прежде фигур, но определить их форму Клим не мог, просто не знал, что эти многомерные фигуры – не плод его воображения, а отраженные подсознанием информационные блоки и цепи.