– Вы ведь не будете надо мной смеяться? – виновато спросила молодая женщина. – Мне кажется, маме так приятнее. Хорошо, что в православии поминают усопших. Это примиряет меня с новой верой.

Александр Христофорович кивнул. Он и это считал язычеством, но весьма утешительным, и неизменно просил жену вписывать в подаваемые синодики его мать – рабу Божью Анну.

– В таком случае вам весьма приятно будет получить от нее подарок, – проговорил генерал, доставая из кармана небольшой сверток.

В шелковой ткани лежала коробочка величиной с ладонь, купленная вчера на Невском. А в ней – стальной черный крест королевы Луизы.

– Что это? – удивилась принцесса, касаясь пальцем витой поверхности. На перекрестье красовалась роза в сердце. Ее значок.

Бенкендорф подавил смущение.

– Вы могли видеть такие во время войны. Этот ваша матушка надела мне на шею. Теперь я умоляю вас принять его и носить…

Он не сказал: «Пока не минует опасность». Великая княгиня и сама, кажется, поняла, что без особой нужды подобные подарки не делаются. Но ее обеспокоило другое.

– А почему моя мать дала вам этот крест? – Неулыбчивые глаза Шарлотты уперлись в лицо гостя.

Тот не позволил себе смешаться.

– Чтобы я не терял надежду после Прейсиш-Эйлау. Когда, казалось, все потеряно.

Молодая женщина положила стальное украшение на ладонь. Ровно посередине крест был слегка погнут. Ее вопросительный взгляд скользнул по щербине.

– Сюда попала пуля. В начале войны. Ваша матушка из могилы спасла мне жизнь.

Кажется, он все сказал, чтобы Шарлотта взяла подарок.

– Прошу вас. В память о ней. Носите и не снимайте. Все обойдется.

Александра Федоровна стала необычайно серьезной.

– Я должна была бы спросить вас, что обойдется? Но думаю, вы не вправе разглашать. – Она вытянула из кармана синюю ленту, такую же, как на платье. Видно, выскользнула из петли. Продернула в колечко на кресте, связала концы и надела себе на шею. – Можете быть спокойны, я ничего не скажу мужу.

Никс приехал к начальнику штаба в пятницу. И сразу спросил о главном:

– Я не верю, что вы не докладывали.

Как объяснить? Любое сообщение государю через голову вышестоящих – донос. И чтобы не писать доносов, Шурка стал составлять аналитические записки, замыкая в них самое важное: и о нарушении субординации, и о трусливом попустительстве полковых командиров общему офицерскому хамству, и о неспособности выдвиженцев из поселений занимать места в гвардии, от века уважаемой, и, наконец, о тайном обществе.

Такое творчество сильно задело государя. Ангел не спрашивал советов, ни как лучше содержать женатых офицеров, ни почему падает авторитет власти в частях. Ему нужны были сведения, подробные, лучше ежедневные. Бенкендорф получил по шапке и с тех пор докладывал лишь: «все весьма благополучно», «дело изрядно движется» – что мало соответствовало истине.

– Но вы все же докладывали. – Никс был хмур. Его тяжелый взгляд упирался в лицо генерала. Неисправности этого человека царевич бы не пережил.

– И я. И Илларион Васильевич. Было неугодно.

Никс помолчал. Потом энергично помял пальцами подбородок.

– Я не допускаю сомнений, что государь предпринимает все необходимое.

«Блажен, кто верует». У самого Александра Христофоровича веры уже не осталось. Что Его Величество считает необходимым? Что достаточным?

Хозяин проводил гостя в кабинет. Для них сервировали выдвижной стол с кофе. Госпожа Бенкендорф не вышла, не просила остаться на обед. Чем несказанно удивила Никса. Больна? Поссорились? Неудобно спрашивать. Уходя, он все-таки передал Елизавете Андреевне поклон.

Видимо, лицо хозяина изобразило зубную боль.

– У вас неладно? – Кто бы мог подумать, что человек-ерш способен на извиняющиеся, деликатные интонации?

Генерал кивнул.

– Помиритесь. – Он просил или приказывал? – У вас чудесная семья. Мало ли что бывает. Женщины – почти ангелы.

Шурка чуть не фыркнул. Может, у царевича супруга и ангел. А у него… За что боролся…

– Поверьте, они прощают, – повторил Никс. – Практически все.

Авентюра одиннадцатая. Ключ от моря

Ноябрь – декабрь 1813 года. Голландия.

Скорость, с которой в Амстердаме появился принц Оранский, говорила только о готовности англичан. Подметки маслом смазал – и тут как тут. Дела не позволяли Бенкендорфу думать ни о чем, кроме восстановления голландской независимости. Он понимал, как подставил Винценгероде, уйдя без приказа в кавалерийский рейд. И даже пытался написать начальству: сделано то-то и то-то, жду приказаний. Но отец-командир оскорбился такой откровенной игрой и не поддержал ее.

– Посмотри, – Шурка хлопнул ордером об стол.

Серж перехватил бумажку и развернул ее. «Я не имею никаких сведений о намерениях Его Величества», – прочел он.

– Это в ответ на мое четырехстраничное донесение! Я ничем его не обидел.

Неужели? Волконский смолчал, но его лицо приняло скептическое выражение.

– Да! Да! Да! – вспылил генерал. – Я все понимаю. У него полно причин для зависти.

Серж продолжал смотреть на генерала, не говоря ни слова. И чем дольше, тем сильнее тот бесился, сознавая невыговариваемую правоту князя.

– Хочешь, чтобы я сам сказал? – голос Бенкендорфа звучал язвительно. – Я скажу. Ради Бога. Он не хочет чувствовать себя дураком. Но не я его таковым выставил.

«А государь». Произнести это вслух никто из друзей бы не отважился.

– Ты получаешь прямые приказания императора. Через голову вышестоящего начальства. И ему, конечно, обидно.

Обидно! Шурке не хватало зла. Его носком сапога зашвырнули в Голландию с одним отрядом легкой конницы. Он вертится, как уж на сковородке. Дружит с контрабандистами. Вызывает из Англии Оранских принцев. Изображает полномочного представителя, когда душа в пятки уходит от ложности положения. А кто-то сидит в освобожденной Германии, и ему, видите ли, обидно!

Бенкендорф отчаянно кусал губу, не зная, что сказать Сержу в собственную защиту. Перед Винценгероде ему действительно было стыдно. Неловко до коловращения в груди.

– Поехали, надо встречать принца.

Бюхна не возражал.

Прибыло известие, что адмирал французской эскадры Вергюэль уводит корабли, опасаясь бунта служащих у него голландцев. Не вышло. Собственные моряки принудили его к переговорам. И вот сдался флот. Казакам. Не замочившим даже копыта коней в холодном море. Бенкендорф знал, что так не бывает. Но вот есть!

События разворачивались с такой скоростью, что генерал-майору только оставалось делать вид, будто все происходящее – ожидаемо и естественно. На самом деле он отправлял во Франкфурт эстафету за эстафетой. Император не отвечал.