Шагах в сорока от того сугроба, за которым лежал Левашев, лейтенант сшиб командира батальона с ног, выхватил из-под балахона автомат, ударил им ефрейтора. Тот свалился тоже. В руке офицера блеснул парабеллум. Ярцев кошкой прыгнул к нему, схватил за руку. Выстрел грянул мимо уха, в пустоту. Быстро обернувшись, Ярцев увидел, что немецкий ефрейтор улепетывает по тропинке.

— Стреляй! — крикнул лейтенант Левашеву. — Все равно шум поднимется.

Солдат выпустил вслед удирающему гитлеровцу короткую очередь с колена. Ефрейтор упал, снова побежал.

— Черт с ним! — сказал Ярцев, заламывая руки гитлеровского офицера за спину. — Несем этого!..

В неверном свете ракет, выпущенных немцами, они спустились к реке, с грозным ревом бежавшей к океану. С одного берега на другой был перекинут старинный семужий закол. По верхушкам бревен, едва торчавшим над вспененной водой, они прошли сами и провели пленного.

Вульцергубер всю дорогу хмуро молчал и только на пути к штабу спросил:

— Вы когда-нибудь жили в Берлине?

— Нет, — ответил Ярцев, — я все время жил в Новгороде.

— Но у вас чисто столичный выговор.

— Неужели? — удивился Ярцев и рассмеялся.

А Левашев еще долго не мог успокоиться. Даже укладываясь спать, он продолжал переживать случившееся:

— Вижу, идете спокойно так. Думаю: что за черт? А рядом немцы… И как это вам удалось?

— Как да как! — пробормотал сквозь сон Ярцев. — Повоюешь с мое, тогда узнаешь как…

— Тебя, Пауль, теперь разжалуют, — сказал Брамайер.

Ефрейтор Нишец потрогал окровавленное ухо. «И везет же мне, — вяло подумал он, — тогда на кордоне ушел от смерти, и сейчас целая очередь из автомата мимо прошла, вот только ухо задела».

— Наверно, разжалуют, — равнодушно согласился он, кладя руки себе на колени, чтобы смирить их дрожь: никогда еще не бегал так, как пришлось бежать сегодня!..

— Бросил своего офицера, — продолжал Брамайер, — конечно, за это не пощадят. И без тебя есть много бывалых солдат, которые могут стать ефрейторами. Притом ты не член национал-социалистской партии. Вот если бы ты решил вступить в наши ряды, тебя, может быть, и не стали бы понижать в звании!

— Поздно уже, — отмахнулся Нишец, и было непонятно, что он хотел этим сказать: или поздно вступать в партию, или пора спать?..

Он стал стягивать с себя сапоги, уныло осматривая ряды нар, на которых лежали егеря его отделения.

— Томас, — позвал Нишец, — ты что не спишь?

— Думаю, господин ефрейтор.

— О чем же ты думаешь?

— Да все о том же… Вчера русский снайпер убил Фрица Лангбенау. А я лежу как раз на его месте!

— Ладно, — сказал ефрейтор, снова потрогав ухо, — завтра нам должны прислать вместо Лангбенау другого солдата. Так я положу его на твое место… А сейчас спи…

На следующий день прибыл новый солдат — Франц Яунзен, год рождения — 1920, член организации «Гитлерюгенд» с тринадцатилетнего возраста, член национал-социалистской партии с весны 1941 года; университетское образование не закончено, в боевых действиях принимал участие дважды, наград не имеет.

— Так, значит, — сказал Пауль Нишец, — ты университета закончить не успел?

— Нет, господин ефрейтор. Перед немецким юношей стоят иные задачи!

— Странное дело, немецкий юноша… Я знал двух, которые пробовали тратить время на учебу: Карла Херзинга и фельдфебеля Каппеля. И оба они кончили плохо…

— Я постараюсь не следовать дурным примерам, господин ефрейтор! — бодро откликнулся Франц Яунзен.

— Тогда занимай вон ту койку, где спал Фриц Лангбенау, который очень любил бриться напротив окна.

Особенно хохотали егеря (и Нишец в том числе) над последней частью рукописи, где описывалось, как в один из дней 1953 года берлинцы замечают на улицах города полулюдей, полузверей, одетых в засаленные медвежьи шкуры, что вернулись после победы солдаты Лапландской армии. Один тащит оленьи рога, другой обвешан песцовыми шкурками, третий несет моржовые клыки. Жены, узнавая своих мужей, бросаются к ним навстречу, но егеря хватаются за шмайсеры и спрашивают пароль. Все блага городской цивилизации солдатами были давно забыты. Кончалась мистерия тем, что скоро, на удивление берлинцам, все улицы были застроены блиндажами и дотами; в них по старой военной привычке разместились славные носители эдельвейса…

Когда Яунзен кончил читать мистерию, дверь раскрылась, и в землянку вошел незнакомый лейтенант. С поднятым воротником шинели, расставив ноги в ярко начищенных сапогах, он стоял на пороге, держа руки за спиной, точно прятал невидимую дубинку.

Оглядев егерей колючим взглядом, офицер подошел прямо к Яунзену.

— Я находился за дверью, — сказал он скрипуче, — и все слышал… Где вы взяли эту рукопись? Яунзен, побелев лицом, стоял молча.

— Я вас спрашиваю!

— Герр лейтенант, я ее взял из своего ранца.

— Кто вам туда ее положил?

— Никто, герр лейтенант.

— Значит, эта вещь, направленная к упадку боевого духа солдат, написана вами?

Под очками Яунзена блеснули слезы.

— Отвечайте!

— Да, герр лейтенант, это написано мною. Но я…

— Молчать!.. В каких военных кампаниях принимали участие?

— Я участвовал в карательной экспедиции.

— Где?

— В норвежской провинции Аксерхус.

Обер-лейтенант Форстер получил тогда Железный крест первой степени.

— Но получили-то крест не вы! Так чего же суетесь?.. А от фронта, выходит, отлынивали?

— У меня, — с трудом выдавил Яунзен, — геморроидальные колики.

— Вы их нажили, когда писали эту дрянь?.. — Лейтенант выругался. — Кто здесь ефрейтор?.. Пусть перепишет всех, слушавших этого паникера… Вы? — сказал он, посмотрев на Нишеца. — Впрочем, вы тоже поддались упадочнической пропаганде и не воспретили вредную агитацию… Я сам перепишу вас… Как твоя фамилия?.. А твоя?..

Он аккуратно переписал всех егерей, находившихся в землянке, и Нишец подумал: «Наверное, из полицейских — типичный шупо…»

Ефрейтор еще не знал тогда, что лейтенант Вальдер, назначенный командиром тринадцатого взвода взамен рехнувшегося фельдфебеля Каппеля, действительно служил в провинциальной полиции.

Помахав перед носом Яунзена свернутой в трубку рукописью «Возвращения героев Крита и Нарвика», лейтенант Вальдер вытянул свою лисью мордочку.

— Завтра, — многозначительно сказал он, — на позиции прибывает инструктор по национал-социалистскому воспитанию фон Герделер, и я доложу ему об этой мрази, за которую вы поплатитесь трибуналом…

Когда лейтенант ушел, Франц Яунзен вдруг побледнел и грохнулся в обморок.