Она не могла себя простить за те годы, что предшествовали преступлению, за то, что она принимала и терпела, за то, какое представление о любви внушила дочери. Точно проклятие ей передала.

Из-за Коры Лени научилась довольствоваться малым, жила под чужим именем в чужом месте.

Из-за Коры Лени, возможно, никогда не увидит человека, которого любит, не вернется домой. И как же Коре себя за такое простить?

* * *

Улыбайся.

Ты же счастлива.

Лени сама не знала, почему ей приходилось напоминать себе улыбаться и казаться счастливой этим ясным июньским днем, когда они выбрались в заповедник, чтобы отметить окончание университета.

Она ведь и так счастлива.

На самом деле.

Тем более сегодня. Она гордилась собой. Первая женщина в семье, которая окончила университет.

Правда, на это ушло немало времени. И все же. Ей двадцать пять, она самостоятельно воспитывает сына, обладатель — с завтрашнего дня — диплома в области изобразительных искусств. У нее любящая семья, лучший в мире сын, теплый дом. Она не голодает, не мерзнет, ей не нужно опасаться за мамину жизнь. Если она чего и боится теперь, так только того, что и все родители. Что ребенок в одиночку пойдет через дорогу, что упадет с качелей, что к нему пристанет незнакомец. Она давным-давно не засыпает под крики и плач, и утром пол в их доме не засыпан битым стеклом.

Она счастлива.

И неважно, что порой, как сегодня, мысли о прошлом не дают покоя.

Вполне естественно, что сегодня она вспоминает Мэтью, ведь они так часто мечтали об этом дне. Сколько раз их разговоры начинались с фразы: «Вот закончим университет…»

Она машинально подняла фотоаппарат и свела к минимуму мир перед глазами. Так она справлялась с воспоминаниями, так постигала мир. В зрительных образах. С помощью фотоаппарата кадрировала жизнь, обрезала все лишнее.

Счастлива. Улыбайся.

Щелк, щелк, щелк — и она снова становилась собой. Видела то, что важно.

Ясное синее небо, нигде ни облачка. Вокруг люди.

Солнце обращалось к жителям Сиэтла на понятном языке, выманивало из домов на холмах, соблазняло надеть дорогие кроссовки и насладиться горами, озерами, извилистыми лесными тропками. А после прогулки горожане заезжали в продуктовый магазин за расфасованными стейками, чтобы в выходные пожарить их на гриле.

Жизнь в Сиэтле спокойная. Упорядоченная и безопасная. Пешеходные переходы, светофоры, шлемы, полицейские на лошадях и на велосипедах.

Как мать она ценила эту безопасность, пыталась привыкнуть к здешней удобной жизни. Никому и никогда не признавалась (даже маме), как сильно скучает по волчьему вою, по дню, проведенному в одиночестве на снегоходе, по гулкому треску льда в ледоход. Теперь она покупала дичь, а не добывала на охоте, открывала кран, если нужна вода, и смывала за собой в туалете. Лосось, которого она летом жарила на гриле, продавался уже вымытым, выпотрошенным, без костей и без головы, словно под пленкой не рыба, а полоски серебристого и розового шелка.

Сегодня все люди вокруг смеялись и болтали. Собаки лаяли, прыгали и ловили фрисби, подростки бросали друг другу мяч.

— Смотри! — Эмджей указал на скакавший вверх-вниз розовый воздушный шар с надписью «Поздравляем выпускников!», привязанный к краю желтого транспаранта. В руке у Эм-джея был надкусанный кекс, рот и подбородок выпачканы глазурью.

Лени понимала, что сын быстро растет (уже ходит в первый класс), так что надо его тискать и целовать, пока позволяет. Она обняла сына. Он чмокнул ее сладкими, перемазанными в сливочном креме губами, привычно прильнул к ней, обхватил руками за шею, словно утонет без мамы. На самом же деле это она без него утонет.

— Кто хочет сладкое? — спросила бабушка Голлихер, сидевшая за столом для пикника. Она как раз приготовила любимый десерт Лени — акутак. Эскимосское мороженое из снега, растительного масла, черники и сахара. Мама с зимы специально для этого хранила в морозилке комки снега.

Эмджей вырвался, ликующе вскинул руки — обе, чтобы уж точно заметили:

— Я! Я хочу акутак!

Бабушка обогнула стол, подошла к Лени. За последние годы бабушка очень изменилась, стала мягче, спокойнее, хотя по-прежнему даже на пикник наряжалась как в загородный клуб.

— Я так тобой горжусь, — сказала бабушка.

— Я тоже собой горжусь.

— Сондра, моя приятельница из клуба, говорит, что в журнале «Сансет» нужен ассистент фотографа. Если хочешь, я попрошу ее замолвить словечко за Сьюзен Грант.

— Ага, — ответила Лени. — То есть да, конечно, спасибо!

Она так и не привыкла к тому, как здесь делаются дела.

Куда важнее, кого ты знаешь, а не что умеешь.

Впрочем, в одном она не сомневалась: ее здесь любят. Бабушка с дедушкой встретили ее радушно. Последние несколько лет Лени, мама и Эмджей снимали домик в Фремонте, а бабушку с дедушкой навещали по выходным. Поначалу Лени с мамой всего боялись, не заводили друзей, не заговаривали с незнакомыми, но со временем полиция Аляски перестала их искать, и угроза разоблачения отошла на второй план.

Эмджей рос шумным и подвижным ребенком, и в степенном доме на холме в районе Квин-Энн всегда царил кавардак.

По вечерам они собирались перед телевизором, смотрели передачи, которые Лени казались чепухой, она вместо этого читала, сейчас — уже третью книгу подряд из цикла «Интервью с вампиром»[73]. Эмджей был колесом, они спицами. Их объединяла любовь к нему. Если Эмджей счастлив, они тоже. А он буквально лучился счастьем. Все это подмечали.

Лени увидела, что мама стоит одна на краю площадки для игр и курит, как-то неестественно выгнувшись, схватившись за поясницу.

Неожиданно Лени заметила, как заострились мамины скулы, как побледнели губы, осунулось лицо. Без макияжа мама казалась почти прозрачной. Год назад она перестала красить волосы, и теперь в выцветших белокурых прядях мелькала седина.

— Я хочу акутак! — завопил Эмджей и потянул Лени за рукав. Голосок был вялый, с одышкой из-за недавней простуды. С тех пор как Эмджей пошел в частную школу рядом с домом, и он, и Лени с Корой то и дело болели.

— Что нужно сказать? — напомнила Лени.

— Пожаааааалуйста, — ответил Эмджей.

— Ну хорошо. Иди за бабушкой. Скажи ей, чтобы потушила уже эту чертову сигарету и вернулась к столу.

Мальчик пулей понесся к бабушке, его тощие белые ноги мелькали, как венчики-взбивалки, светлые волосы развевались вокруг бледного остроносого личика.

Лени смотрела, как он тащит к столу красную от смеха маму.