— Марти, не нужно… — заикаясь бормотал он, — умоляю… остановись!

Валя не могла или не хотела понять, что я ей говорю, ее наивность в который раз меня поразила и выбила из колеи. Я начал объяснять все с начала, ее непонимание переросло в растущий испуг.

— Какой бриллиант, какой Григорий… сорок тысяч долларов… Ты что, рехнулся? Квартира в «Лозенце»… На третьем этаже… Поэтапная оплата, рассрочка на пять, нет на шесть взносов. И ты, идиот, дал Бориславу наличкой уж не знаю сколько там десятков тысяч? Притом в баксах? Зная, что я ему и двадцати стотинок не дам, потому что он их тут же спустит? Этому «кормильцу», который нас содержит? Да не важно, кто их зарабатывает, важно, кто их бережет. Что ты тут плетешь, Марти, у тебя совсем крыша поехала?

Нужно было до нее достучаться, и я завел свою песню с самого начала. У меня пересохло во рту, гнев странным образом испарился, словно вода в стакане. Разукрашенный позолоченный пистолетик словно утратил свое предназначение, теперь он просто оттягивал мне карман.

— Какая расписка, какой нотариус?! — завопила Валя. — Ты что, пугать меня вздумал? Я считала тебя умным, а ты полный лох! Убирайся отсюда, глаза б мои тебя не видели! Я эти деньги копила по стотинке, а он мне тут поет про сорок тысяч баксов! Убирайся! Пошел вон!!! — мокрая юбка в ее руках взметнулась и обрушилась мне на голову, капли в солнечных лучах образовали красивую радугу. Она схватила меня за шиворот и поволокла в коридор. Ярость придала ей сил, я, дрожа и вяло сопротивляясь, отступал. Полураздетый и жалкий Борислав, теребя мочку уха, последовал за нами.

— Конец всему, Марти — как-то задумчиво протянул он перед тем как Валя захлопнула за мной дверь, — вот теперь все кончено. Ты сам виноват…

— Почему ты замолчал? — спросила Лора, отпивая глоток водки из моей рюмки.

— Вот уже три месяца от этого подонка ни слуху, ни духу, — повторил я.

— Они сговорились с этим Григорием и просто выжидали, когда им попадется подходящая жертва, — сочувственно, но убежденно заявила Лора. — Это хорошо подготовленное умышленное мошенничество.

— Не верю, — задумчиво ответил я. — Борислав ведь тоже хотел разбогатеть. Просто он — совершенно безответственный тип, до цинизма безответственный, с легкой манией величия.

— Если оно когда-нибудь мне попадется, это величие… я ему закачу такую оплеуху!

Я рассмеялся, но мне стало приятно. Она тоже улыбнулась, иронизируя над собственной воинственностью, но ведь приняла близко к сердцу мою беду. Мне удалось ввести ее в заблуждение, убедив, что это — моя единственная судьбоносная проблема. Пожалуй, в тот момент я тоже так думал. Созопольский маяк вспенил море, проявил его, а потом вернул в темноту и безвременье.

— Тебе нужно бороться, — ее воинственность не стихала, — ради детей, ради себя самого, да ради справедливости, в конце концов! Ведь должна же существовать какая-то справедливость… — она запнулась и замолчала.

— Да, — сказал я, — справедливости ради.

— Когда мы вернемся в Софию, я…

— Да, — глухо проронил я, — когда вернемся, ты…

Я поделился с ней болью и терзаниями, которые мне причинил Борислав, но не почувствовал облегчения. Заплатил по счету, оставив огромные чаевые. Лора прильнула ко мне, я ее обнял. Она терпко пахла морем и молодостью. Меня снова пронзило чувство неотвратимости, властного предопределения, удивившее в автобусе по дороге в Созополь. «Теперь она знает обо мне все», — наивно подумал я. И мне стало жаль нас обоих.

— Я чувствую, есть что-то еще, — ошарашила меня Лора.

— Что? — мне показалось, что я не расслышал.

— Что-то, что тебя мучит, — шепнул она.

— Что? — тупо переспросил я.

— Что-то, что нас разделяет, — она остановилась на мощеной булыжником узенькой улочке, — или может нас разделить.

Я это понимал, но все же надеялся, что мне удалось обмануть себя и Лору, что меня «минует чаша сия». Это понимание прочно угнездилось во мне. Темное, беззащитное и тревожное, как первородный грех, оно было сильнее сознания того, что я — вор. Не знаю, как это у меня вышло, но я рассказал ей о пережитом в окрестностях Белграда, о змее, которую я преподнес ламе Шри Свани, о своем умении выходить за пределы собственного сознания и сливаться с величественной Пустотой, о мейлах Милы, которые меня пугали, начинаясь безобидным: «Папе, лично».

Мы пошли дальше, кружа узкими улочками.

— Вон там моя комната, — она показала деревянный балкончик, на котором сушилось ее черное белье.

— А зеркало в комнате есть? — тихо спросил я.

— Есть, но треснутое.

— Я хотел бы отразиться в своем треснувшем зеркале.

Она привстала на цыпочки, поцеловала и приложила палец к моим губам.

— Завтра вечером, милый… прошу тебя.

— Завтра вечером, — повторил я.

Откуда-то прилетел запах варенья из зеленых плодов смоковницы.

__________________________

__________________________

Раскрасавец Краси Дионов совсем не шутил, в следующий же понедельник в офис Бояну позвонил Тони Хури. Слышно было отлично, словно он звонил из соседнего кабинета, а не из Колумбии. Голос его звучал льстиво и взволнованно, он звонил из уличного автомата — в трубке слышалось эхо автомобильного движения.

— Здесь прекрасная погода, сейчас поздний вечер, — торопливо сказал Тони, — самое время для двойной порции виски. А в Софии какая погода?

— У нас жара, — ответил Боян, — ничего не хочется делать…

— Вчера Краси позвонил мне в отель, и я с удовольствием узнал, что вы участвуете в сделке с… хлопком. Только почему так слабо, так экономно? Почему вы испытываете, — он запнулся, подыскивая более точное слово, — почему вы питаете такое недоверие к старому верному Тони? Мы ведь были друзьями, господин Тилев. Это сделка всей моей жизни.

— Двести тысяч долларов — большие деньги, — резко оборвал его Боян.

— Хлопок прекрасный, чистый, как ваша боянская вода.

— Мне лично хлопок ни к чему. А двести тысяч — солидные деньги, — повторил Боян. — Я не рисковал бы и ими, но требуется поддержать Краси Дионова.

— Краси Дионов… — недовольно протянул ливанец, — а о вашем щедром и верном друге вы подумали? Тони стал для вас слишком мелкой рыбешкой, да?

Наверное, пренебрежение к «сделке всей его жизни» его уязвило или он хотел дать понять, что это именно так. Из личного опыта Боян знал, что самыми разрушительными для бизнеса являются три вещи: жадность, глупость и эмоции. Когда-то Тони Хури помог ему, приобщил к бизнесу, но лишь потому, что был обязан Генералу. Импорт сигарет и алкоголя постепенно насытил рынок и быстро замер. Когда отменили льготы для профсоюзов и заставили их платить пошлину на импортируемый алкоголь и сигареты, синдикаты переориентировались на сделки с недвижимостью… Да к тому же, Тони пытался шпионить за ним через Фанчу, их интересы разошлись и отношения охладели. Все было оплачено и забыто.