Ральф тоже посмотрел этот фильм – про обычного, среднестатистического парня по имени Джеймс Стюарт, который знакомится с девушкой, набрав неправильный номер… и задумался, может ли такое произойти на самом деле. На следующий вечер, смеха ради, он попробовал сделать то же самое: зажмурился, набрал номер и…

– «Хуффнагель: чистка и окраска», – произнес голос, и Ральф повесил трубку.

Кроме того, он много гулял. Ральф говорил себе, что ему нравится гулять, а потому прогуливался, скажем, по Лексингтон-авеню, после чего заходил в какой-нибудь бар. Он не слишком любил алкоголь, однако постоянно читал про интересных людей и собеседников, которых можно встретить в барах. Но все темы разговоров сводились исключительно к бейсболу.

Сами знаете, как это бывает: того, кто ускользнул, трудно забыть. Луиза продолжала вспоминать Ральфа, а Ральф – Луизу. Шли дни, минула неделя, потом еще одна, но никто из них не уехал из города, не сменил работу или привычки, и потому новая встреча в автобусе была лишь вопросом времени.

Автобус был переполнен, и Ральф заметил Луизу, только остановившись рядом с ее сиденьем. Потом их взгляды встретились, и оба сразу отвернулись, очень быстро. Ральф уставился на рекламу, а Луиза уткнулась носом в свой кроссворд. В рассказе он бы сел рядом с ней. Но в реальной жизни он этого не сделал. Не смог. Рядом с ней сидел крупный толстяк. Поэтому Ральф таращился на рекламные объявления, а Луиза смотрела в свой кроссворд и думала.

К чему затягивать петлю на собственной шее? – подумала она. – К черту приличия.

И принялась писать на своей газете.

Ральф старался не отводить глаз от рекламы (это была реклама супа), но в конце концов не выдержал. Посмотрел вниз и увидел, что писала Луиза очень крупными буквами на краю своей газеты.

Любимица, – написала она. – Фаворитка.

Со счастливой улыбкой Ральф наклонился и прошептал:

– Дорогая…

– Что? – спросила Луиза слегка дрожащим голосом. – Что вы сказали?

– Я сказал «дорогая». Ведь именно это слово вам нужно… не так ли?

– Да, – тихо ответила она. – Именно это слово… я ждала.

– Эй вы, психи, хотите сесть вместе? – спросил крупный толстяк.

– Да! – сказал Ральф. – Мы…

– Нет, – сказала Луиза, – я… мы сейчас выходим.

– Верно, – мягко подтвердил Ральф. – Мы сейчас выходим. Потому что у меня свидание – с прекрасной девушкой с рыжими каштановыми волосами!

– И потрясающими огромными глазами, – добавила Луиза, а толстяк с недовольным видом пересел к окну.

Что ж, они добрались до ее роскошной квартиры, где болтались половицы и не было отопления после десяти. Луиза повернулась и сказала:

– Она стояла там, видение в зеленом. – Рассмеялась и продолжила: – В старом, потрепанном зеленом пальто с рваной полой.

– Точно, – ответил Ральф, – а с него капала вода.

– Кстати, о воде, – подхватила Луиза. – Ты ведь насквозь промок. Должно быть, там настоящий ливень!

– А? – не понял Ральф. Но быстро исправился. – Ах да! Промок! На мне сухого места нет! – Он кашлянул. – Пневмония. Полагаю, мне следует поймать… машину, а ты подождешь здесь?

– Нет, – сказала Луиза, – отправляйся в мою огромную гостиную и ищи камин. А я надену свой игривый фартучек и напеку… блинов.

Ральф ухмыльнулся.

– Надо думать, тут мне следует произнести нечто сногсшибательное. Неотразимо-остроумное. Обычно я так и делаю. С трехнедельным опозданием.

Он был прав. Он поцеловал Луизу, а Луиза ответила на поцелуй и наконец сказала:

– Я рада, что ты читаешь правильные журналы.

А Ральф ответил:

– Я тоже… моя радость.

Именно это ему следовало сказать на три недели раньше! Будь он героем рассказа, он бы сразу распознал свой шанс. И ни за что не упустил бы его. Любой герой понял бы: радость приходит нежданно и кончается на мягкий знак.

Теперь видишь? Что и требовалось доказать. Вот в чем ваша проблема: вы, настоящие люди, слишком беспомощны. Чтобы познакомиться, Луизе Хуппфельт и Ральфу Шульцу пришлось привести реальную жизнь в соответствие с чудесными историями.

А ведь это неплохая идея. Может, тебе тоже стоит попробовать. Кто знает? Вдруг это действительно путь к миру во всем мире?

Усевшись за небольшой стол в гостиной, Том Бенеке заправил в портативную пишущую машинку три листа бумаги – два тонких и сверху один более плотный, – проложив их копиркой. Верхний лист был озаглавлен: «Служебная записка», – и Том напечатал под заголовком завтрашнюю дату. Затем посмотрел на мятый желтый лист рядом с машинкой, исписанный его почерком.

– Жарко тут, – пробормотал он себе под нос.

Из короткого коридорчика за его спиной донесся приглушенный лязг проволочных вешалок в шкафу в спальне, и, вспомнив, чем занимается жена, он подумал: Жарко, как в аду… потому что совесть нечиста.

Он поднялся, сунул руки в задние карманы блекло-серых слаксов, подошел к окну гостиной, у которого расположился стол, и замер, дыша на стекло, наблюдая за растущим запотевшим кружком, глядя сквозь осеннюю ночь на протянувшуюся одиннадцатью этажами ниже Лексингтон-авеню. Том Бенеке был высоким, худощавым, темноволосым молодым человеком, он носил пуловер, и по его виду можно было подумать, что в колледже он играл не в футбол, а в баскетбол. Он уперся ладонями в верхний край нижней оконной рамы и толкнул. Но, как обычно, рама не шелохнулась, и ему пришлось сместить руки вниз и резко дернуть, чтобы приоткрыть окно на несколько дюймов. Ворча себе под нос, он отряхнул ладони.

Однако так и не приступил к работе. Он пересек комнату, подошел к коридору и, опершись о дверной косяк, снова сунув руки в задние карманы, позвал:

– Клэр? – А когда жена откликнулась, спросил: – Ты уверена, что не против пойти одна?

– Да, – ответила она приглушенным голосом, и он понял, что ее голова и плечи скрыты в шкафу.

Потом высокие каблучки застучали по деревянному полу, и она возникла в другом конце коридора. На ней была комбинация, и она обеими руками вдевала в ухо сережку. Она улыбнулась ему – стройная, очень красивая девушка со светло-каштановыми, почти золотистыми волосами. Добродушный нрав подчеркивал ее красоту.

– Просто меня огорчает, что ты пропустишь этот фильм. Ты ведь тоже хотел его посмотреть.

– Знаю. – Он взъерошил волосы. – Но нужно покончить с этим.

Она кивнула, соглашаясь. Затем, покосившись на стол в гостиной, сказала:

– Ты слишком много работаешь, Том… и слишком усердно.

Он улыбнулся.