Идель не улыбнулась. Она напряженно взглядывалась в лицо отца, словно сомневаясь, стоит ли озвучивать то, что вертелось в уме. Мужчина не отводил взгляда, и Рейберту, наблюдавшему со стороны, показалось, что каждый из лордов Греймхау хочет что-то сказать. Что-то еще, что-то важное, что-то, чего, наверное, не скажет никогда. Вроде: «Как ты себя чувствуешь?» или «Позаботься о себе».

— Ты все-таки выходишь завтра, Теоданис? — спросила леди.

— Да. — Теоданис поднялся. — И мне надо проверить готовность к выходу. Можешь остаться здесь ненадолго, если хочешь. — Он движением головы указал на Рейберта. — Побереги его шкуру, ладно? Я итак едва не содрал ее, чтобы заставить помогать мне.

Если бы Идель оглянулась на верного помощника, то увидела бы, как по его лицу проскользнула усмешка понимания. Но вместо этого Идель только качнула головой и с ноткой дерзости в голосе заметила:

— Будь ситуация обратной, и заставь я Алатира помогать мне, вы бы даже не посягнули на его шкуру, милорд.

— Разумеется. — Теоданис обошел стол и расправил плечи, невзирая на то, что Идель не обернулась ему вслед. — Ведь после моей смерти Алатир, как и все в Греймхау, останется с тобой, и ты сможешь решить, как быть с его шкурой сама. Как ты заметила, я не люблю делать твою работу.

Теоданис вышел вместе с Алатиром — тот кивнул на прощание Идель, — и, вопреки ожиданиям, Рейберт не попытался примоститься к ним и удрать вместе. Вместо этого он дождался, когда закроется дверь и, поймав взгляд Идель, подошел к ней. Она так и стояла, не двинувшись и прижимаясь бедрами к столу. Рейберт остановился чуть ближе, чем полагалось подданному и подчиненному.

— Мне следует извиниться, миледи. — Рейберт не улыбался, но его голос и взгляд выражали столько тепла и человечности, что хватило бы на три дюжины Теоданисов разом.

Идель несколько раз качнула головой, дернула бровью и заметила:

— Но ведь ты не считаешь себя виноватым, что науськал моего отца собрать их?

— Нет. — Блондин был участлив, но одновременно и непреклонен. — Вы сами просили повод, я его нашел. Я поступил правильно.

Губы Идель изогнулись нитью усмешки:

— Если однажды мне придется казнить тебя, я скажу то же самое.

Рейберт ничего не ответил — он медленно, точку за точкой ощупывал лицо женщины, статус которой сейчас не сквозил в каждой ее черте или в позе, как бывало обычно. Руки и узкие запястья Идель казались ломкими, как лед, и такими же холодными. Неестественно белые даже для нее. Рейберт вскарабкался взором до женского лица и подумал, что вся она истончилась, кожа местами стала прозрачной, как размоченная бумага. Сильнее выделялись на ее фоне темные круги под глазами, ярче проглядывалась голубая жилка, бьющаяся под левым глазом.

Рейберт невесело и почти незаметно хмыкнул. Он бы сказал, что сегодня Идель напоминает ему начало ноября.

— Вы отлично справились, миледи. С собранием.

— Брось. — Идель отвернула лицо, выражение на котором стало, наконец, более простым и свойским. Облизнулась и воззрилась на мужчину, стараясь больше не выглядеть слишком разбитой. — Они что-нибудь говорили? Пока ты шел с ними?

«Главы и мастера гильдий»

Рей приосанился, и, хотя и не отодвинулся, от этого движения дистанция между ними будто бы увеличилась.

— Что возможно, — он сложил руки на груди, — ваш отец был бы более понимающим, если бы… как бы сказать…

— Дословно.

— Если бы вы вели себя как женщина.

— Я и так веду себя, как женщина. Я выгляжу, как женщина и говорю, как женщина. По очевидной, мне кажется, причине. — Она не сдержала насмешки. Хороший знак.

— Я имею в виду, безутешное горе — это то, чего все ждали от молодой вдовы. Чтобы вы плакали, часами сидели у его могилы. Ну, все такое. Не судите их строго, они не знают вас, как я.

Идель сглотнула. Слова Рейберта сковали ее, и Идель пришлось намерено пошевелиться — слегка поерзать бедрами, подвигать плечами и даже прочистить горло — чтобы вернуть себе чувство собственного тела.

— Никто, никто не знает меня так, как ты.

Рейберт улыбнулся — коротко и ободряюще. Если подумать, ее сильная сторона… ее сильная сторона не в торговле или в дипломатии, а в том, что Идель понимает, как мыслят люди. И мало, кто понимает, как мыслит она сама.

Вот почему отношения между Идель и Теоданисом настолько странные и меньше всего напоминают связь отца и ребенка. Он тоже не понимает ее.

Рейберт испытал давно позабытое желание погладить леди по плечу или даже обнять — жесты из тех времен, когда он был ей не только самым близким другом, но и заменял безвременно ушедшего брата. Из времен, когда, несмотря на статус, она еще оставалась девушкой. Когда ситуации, с которыми Идель сталкивалась, и решения, которые ей приходилось принимать, еще страшили ее. Из времен, когда она еще сомневалась.

Когда она плакала.

Рейберт сглотнул, припомнив, как и отчего Идель изменилась. Посягательство Легрейфа заставило Идель предпринять самую отчаянную авантюру из всех, с какими ей доводилось сталкиваться прежде. Рей помнил, как паника душила ее в утро дня состязаний. Она кусала губы до крови и бормотала под нос, что понятия не имеет, что из этого выйдет. А если что-то и выйдет — как будет потом объясняться? Перед императором? Отцом? Собой?

Рей помнил, на сколь отчаянный шаг Идель толкнула паника в ночь после победы Нолана. Девчонка, меньше всего напоминавшая владетельную эрцгерцогиню, заявилась к нему, Рейберту, дрожа еще больше, чем утром. Она просила помочь, потому что совсем не хотела, чтобы первым, кто коснется ее, стал чужой и малознакомый гвардеец чертога. Он видел в ту ночь в глазах с зеленой крапинкой ужас осознания: теперь, когда Легрейф проиграл в поединке и гарантированно не должен был стать ее мужем, ей предстояло разделить себя с Ноланом — равно посторонним человеком, как и герцог Моркант. Жаль, что она никогда не принимала чувства Нолана всерьез. По крайней мере, до того дня.

Рейберт помнил свою растерянность. Нолан был славным малым, даже другом. В прошлом. А потом в одночасье превратился в того, кто совсем скоро станет «сэром», «главным», «лордом». Из злости на Нолана в ту ночь Рейберт даже был готов воспользоваться шансом, вложенным в его руки молодой эрцгерцогиней. Раз она здесь, в его утлой спаленке, наверняка знала, на что и зачем шла.

Однако к тому моменту Рейберт уже хорошо знал Идель, был посвящен, наверное, во все ее тайны, и, будучи старшим, представлял, куда приведет их такой путь.

В пустоту.

Потому что однажды от невозможности смотреть