Ричард зря опасался неловкости и непонимания. Зря думал, как и что говорить, Штанцлер был из тех немногих, кому объяснения не нужны.

— Перт сказал, — негромко добавил он, — что твой король погиб и что я освобожден по приказу регента. Мне подумалось, что это дурная шутка, но я видел приказ. Как вышло, что его подписала Катарина? Это… это противозаконно!

— Она, — начал Ричард, чувствуя, как к лицу словно бы прижали смоченное в кипятке полотенце, — она… У нее будет ребенок… Мальчик. Он — наследник Карла, а она с ним — одно целое.

— Тонкий ход, — задумчиво произнес эр Август. — Младший брат и наследник недееспособного короля должен стать регентом, но не может, так как, в свою очередь, недееспособен. Зато дееспособна его мать, образующая с сыном одно тело. Право исходит от ребенка, дееспособность от матери… Эту ловушку подготовил великий юрист. И великий политик, так как Ноймаринену и Алве проще выждать, чем оспаривать неоспоримое. Они должны признать, что ребенок от Фердинанда. Значит, у нас есть какое-то время… Мы должны им воспользоваться в полной мере. Где Алва?

— Вчера уехал в Торку… То есть к фок Варзов.

— Левий его отпустил. Он умен… Бедная девочка… Мужества у нее хватит, но мужества мало. Чтобы спасти хоть что-то, нужен политик. Левий бы смог, но ему нет дела до Талигойи. Боюсь, ему нет дела и до Создателя… Регентский совет уже создан? Кто в него вошел?

— Робер с Карвалем, — честно перечислил Ричард, — Дэвид… граф Рокслей, Инголс — это тот, кто придумал про регентство, Мевен и я…

— В таком случае я знаю, кого благодарить за свободу, но как на это согласился Эпинэ?

— Он не соглашался… Я попросил Ка… ее величество, и она подписала.

— Есть сердца, которые не предают, — тихо сказал Штанцлер, — но с кузеном ей придется непросто. Старик Эпинэ был великим человеком, а величия без ошибок и недостатков не бывает; это посредственность безупречна. Про Анри-Гийома не зря говорили, что вместо двух жеребцов на его герб следовало поместить одного осла. Лучше бы Робер унаследовал от деда ум. Прости меня — свобода пьянит, а твои новости… Они меня ошеломили. Я совсем забыл, что все началось с беды. Кто убил Альдо Ракана? Ведь это было убийство?

— Нет, — твердо сказал Ричард, потому что Кэртиана не может называться убийцей. — Это был несчастный случай. Альдо… захотел доказать… Объяснить всем, что Моро… что не только Ворон…

Когда погиб отец, Ричард не плакал, потому что на него смотрел Надор. Потому что так велела мать. Потому что он стал герцогом Окделлом. Смерть сюзерена швырнула юношу на дно зеленого мертвого пруда, а потом навалился сперва долг, потом мятеж. Дикон не плакал — не было времени. Сейчас оно появилось. Эр Август молчал и смотрел в окно. Он не видел, не позволял себе видеть плачущего друга. Бывший кансилльер ничего не говорил, да и что бы он сказал? Он любил Катари и отца, но не Альдо, и он понимал, что обычные слова здесь не нужны. Здесь бессилен даже Веннен с его «Уцелевшим воином»…

Как же Дикон до вчерашнего дня любил этот сонет, но теперь он его никогда не откроет, потому что великий поэт не терял друга и государя. Он выдумывал чувства и кутал их в слова, фальшь которых проявляется, только столкнувшись с истинной мукой…

Дикон утер слезы, когда карета миновала площадь Леопарда. Дышать стало до невозможности трудно, нос заложило.

— Я забыл… — пробормотал, запинаясь, юноша. — Я забыл, что я… члед регедского совета. Я де должед…

— Должен! — прикрикнул Штанцлер. — Если ты не мертвец и не Алва… Хотя разницы почти нет. Другое дело, что показывать слезы солдатам нельзя. Мы почти приехали. Я выйду, ты останешься и опустишь занавески. В тени ничего не будет заметно.

Дикон кивнул. Совет был разумным, но последовать ему не удалось, потому что особняк Штанцлеров разграбили еще в начале зимы. Это были солдаты, но чьи именно, трясущийся от страха привратник соседского дома не знал. Он помнил лишь, что мародеров застали за грабежом и семерых повесили. Это сделал Карваль, который в очередной раз опоздал.

— Эр Август, — негромко произнес Ричард, — я… Я очень сожалею. Я не знал…

— Не надо оправдываться, если ты не виноват. — Штанцлера, казалось, вовсе не расстроило зрелище разоренного гнезда. — И потом, все к лучшему. Зачем старику целый особняк, тем более слуг сейчас не найти. Ты не знаешь, в этом городе остались приличные гостиницы и приличные врачи?

— Остались, — не очень уверенно произнес Ричард, припоминая слышанный краем уха разговор Робера с Мевеном. — Должны были…

— Попробую поискать, — улыбнулся бывший кансилльер. — Правда, мой мальчик, я вынужден занять у тебя немного денег. Я не знаю, когда и как смогу тебе отдать. Все мои сбережения остались в имении, и немного — в Эпинэ. У моего друга, если он еще жив…

— Перестаньте, — попросил Ричард, торопливо доставая кошелек и в который раз забыв о переломе. — Это… Мы же друзья. Возьмите…

— Друзьям отдавать долги нужно тем более, — не согласился эр Август. — Щепетильнее следует быть лишь с заклятыми врагами. Я верну долг из первой же оказии, хоть из Придды, хоть из Эпинэ. Единственное, на что я соглашусь, причем с радостью, это не платить тебе процентов.

— Не шутите так!

— Я не шучу. Ты не знаешь, под какие проценты граф Валмон ссудил денег графу Рафиано, а ведь они друзья… Хотел бы я знать, как обстоят дела в «Мерине и кобыле». Когда-то там было неплохо. К тому же, — Штанцлер улыбнулся, — я всегда могу попроситься в Багерлее. Переночевать. Нынешний комендант — неплохой человек и, без сомнения, очень честный.

— Не стоит без охраны выезжать за городские стены, — повторил слова Карваля Ричард. — Эр Август… Зачем вам гостиница? Я приглашаю вас к себе… Я очень вас прошу, я ведь… тоже один.

1

Алое солнце, угрюмо светившее в правый глаз, предвещало ветер. Что предвещало во множестве сорвавшееся с деревьев воронье, Марсель не понимал, но орало оно изо всех сил. Мельтешащие в багровом небе быстрые тени, высоченные, на глазах чернеющие тополя и еще более черные тени назойливо напоминали о грехах, закатных тварях и прочих прелестях. Вдобавок впереди маячило перекрестье дорог, на котором только рыдающей девы или истекающего кровью рыцаря не хватало.

Старая Барсина пользовалась дурной славой со времен Эсперадора Агния. Или не Агния — знание истории у виконта было самое что ни на есть пятнистое. Что-то он знал недурно, о чем-то не имел зеленого понятия. К последнему относились и староэсператистские дрязги, заставлявшие наследника Валмонов плеваться и зевать. Теперь зевать было некогда, а поводы плеваться стали куда весомей: один испакостивший некогда совершенно очаровательную Олларию Та-Ракан чего стоил! Как говаривал здоровила Мартин — мести за гадом, не перемести.

Валме хмыкнул и принялся сочинять что-то адуанское. Больше заняться было нечем — дороги Марсель не знал, а приникшему к шее кобылы Алве, чтобы свалиться с лошади, требовалось нечто посерьезнее двухдневного обморока. Оставалось искать рифмы и бороться с постыдными желаниями. Пальцы виконта так и чесались в шестнадцатый раз проверить щетину на щеках — бритвенный прибор бывший посол, к своему стыду, забыл в посольстве. Разумеется, растительность не упустила случая и поперла в рост, как какие-нибудь репьи. Второе желание было еще неотвязней и еще несвоевременней. Когда едешь темнеющими задворками, спрашивать проводника, не сбился ли он с пути, бестактно. Валме поднатужился и нашелся.