Увы, если кто-то из белых людей и растолстел из-за сока сейбы, то не настолько, чтобы утратить подвижность. А если испанцы и чертыхались, уязвленные колючими плодами или пугались, когда их моча окрашивалась кровью, то это их не остановило. Может быть, бороды давали им какую-то защиту от колючек, но, скорее всего, эта женщина, Малинцин, понимая, как легко можно отравить ее новых товарищей, обращала пристальное внимание на то, что те ели. Наверняка она показала им, как правильно употреблять в пищу плоды кактуса, и рассказала, чего от этого можно ожидать. Во всяком случае, белые люди продолжали неудержимо продвигаться на запад.

Однако, информируя Мотекусому о тщетности попыток, предпринятых его колдунами, «мыши» сообщали и более тревожные вести. Отряд Кортеса проходил по землям многих мелких обитавших в горах племен — тепейяуаков, шика и прочих, которых никогда не радовала вынужденная необходимость подчиняться Союзу Трех. И в каждом поселении каждого из этих племен тотонаки выкрикивали:

— Вставайте! Присоединяйтесь к нам! Объединяйтесь с Кортесом! Он ведет нас к освобождению от ига ненавистного Мотекусомы!

И эти призывы встречали отклик. Горные племена охотно выделяли множество своих воинов. Таким образом, хотя к тому времени нескольких белых людей несли на носилках, потому что они поранились, упав со своих споткнувшихся лошадей, да и число сопровождавших Кортеса тотонаков, жителей низин, непривычных к разреженному воздуху гор, поубавилось от болезней, общая численность отряда испанцев не только не уменьшилась, но даже возросла.

— Ты слышишь, чтимый брат? — сорвался при этом известии на крик Куитлауак. — Эти твари уже не стесняются заявлять, что выступают против тебя, против тебя лично! Теперь у нас наконец появился повод нанести им удар. Это необходимо сделать немедленно, ибо сейчас они в горах, где, как и предполагал достойный Микстли, почти беспомощны. Ты не можешь больше говорить: «Подождем»!

— Тем не менее я продолжаю так говорить, — невозмутимо отвечал Мотекусома. — У меня есть на то веские основания. Ожидание спасет множество жизней.

— Известен ли тебе хоть один пример из истории, когда ожиданием была спасена хоть одна жизнь? — взъярился Куитлауак.

— Послушай, — с раздражением процедил Мотекусома. — Я имею в виду, что ожидание поможет нам не растрачивать понапрасну силы и сберечь жизни воинов Мешико. Пойми, брат, эти чужеземцы приближаются к восточной границе Тлашкалы — страны, жители которой долгое время давали отпор самому яростному натиску даже такого противника, как мы, мешикатль. Вряд ли столь воинственный народ встретит с распростертыми объятиями неприятеля с иным цветом кожи, явившегося с другой стороны. Пусть тлашкалтеки сразятся с захватчиками, мы же, мешикатль, в любом случае окажемся в выигрыше. Скорее всего, белые люди вместе со своими союзниками тотонаками будут разгромлены, но и тлашкалтеки, как я надеюсь, понесут тяжкие потери. И вот тогда-то мы и сможем обрушиться на ослабленного исконного врага и покончить с ним раз и навсегда. Ну а если нам удастся при этом обнаружить уцелевших белых людей, мы окажем им помощь и предоставим кров. У них создастся впечатление, будто мешикатль сражались с Тлашкалой исключительно ради их спасения, чем мы заслужим благодарность как самих спасшихся, так и их короля Карлоса. Кто может сказать, какие дальнейшие блага нам это сулит? Итак, мое решение — ждать!

Если бы Мотекусома передал правителю Тлашкалы Тикотенкатлю те сведения о возможностях белых людей, коими располагали мы, тлашкалтеки, скорее всего, обрушились бы на чужаков где-нибудь в горах, которыми изобилует их страна. Но поскольку они такими познаниями не располагали, сын правителя, их военный вождь, Шикотенкатль-младший, решил занять позицию на одной из удобных для ближнего боя широких равнин Тлашкалы. Войска были выстроены в традиционной для наших земель манере и подготовлены к сражению в соответствии с нашими обычаями, когда армии сходятся в открытом поле, приветствуют одна другую, выполняют подобающие ритуалы и схватываются лицом к лицу. Возможно, до Шикотенкатля и доходили слухи о том, что сила нового врага не в численности, а в невиданном оружии, но он и представить себе не мог, что этот противник не признает принятых повсюду, от края до края Сего Мира, традиций ведения войны. Как нам в Теночтитлане стало известно впоследствии, Кортес, выйдя из леса на равнину во главе четырехсот пятидесяти белых солдат и вспомогательного войска из тотонаков и воинов других племен (которых к тому времени у него набралось уже около трех тысяч), увидел перед собой сомкнутый строй тлашкалтеков. Их было самое меньшее десять тысяч, а по некоторым сведениям — и около тридцати тысяч. Даже будь белый вождь, как надеялись некоторые, безумен, он должен был понять, что встретился с грозным противником. Путь ему преграждали воины в стеганых панцирях из желтого и белого хлопка, над головами которых реяли искусно сработанные из перьев боевые стяги, украшенные изображениями герба Тлашкалы — золотого орла с распростертыми крыльями и белой цапли — личного символа Шикотенкатля. Грянули боевые барабаны, пронзительно запели флейты. Копья и макуауитль вспыхнули ярким светом чистого черного обсидиана, который жаждал быть окрашенным кровью.

Должно быть, Кортес пожалел, что у него нет лучших союзников, чем тотонаки, с их оружием, сделанным главным образом из рыл рыбы-пилы и заостренных костей, и щитами, представлявшими собой всего лишь панцири морских черепах. Но если белый вождь и встревожился, он не растерялся: сохранил спокойствие и спрятал основные свои ударные силы в укрытии. Тлашкалтеки увидели лишь его самого и пеших белых воинов. Все лошади, включая собственную лошадь Кортеса, по его приказу находились в лесу, вне поля зрения вражеской армии.

Как требовал того обычай, несколько знатных тлашкалтеков выступили вперед, пересекли разделявшую два войска зеленую равнину и церемонно преподнесли противнику военные дары — символическое оружие, мантии из перьев и щиты. Таков был ритуал вызова на бой. Кортес намеренно затянул эту церемонию, потребовав, чтобы ему растолковали ее значение. Замечу, к слову, что к тому времени он уже редко прибегал к услугам Агиляра, ибо пресловутая Малинцин, проявив удивительное усердие, добилась немалых успехов в изучении испанского языка. Впрочем, вряд ли есть лучшее место для ознакомления с любым языком, чем постель. Так или иначе, Кортес выслушал вождей тлашкалтеков, затем — перевод Малинцин, после чего выступил с собственным заявлением, зачитав развернутый свиток. Женщина переводила эту речь вождям, а я сейчас могу пересказать ее слово в слово, ибо то же самое провозглашалось испанцами возле каждого города и селения, большого и малого, если только тамошние жители выказывали намерение преградить чужеземцам дорогу. Сперва Кортес потребовал, чтобы их беспрепятственно пропустили дальше, а потом сказал:

— Но если вы не подчинитесь, тогда с помощью всемогущего Бога я проложу себе путь силой. Я начну с вами войну всеми имеющимися средствами, дабы принудить к повиновению нашей Святой Церкви и нашему королю Карл осу. Я заберу ваших жен и детей и сделаю их своими рабами или продам, если то будет угодно его величеству. Я завладею вашим имуществом, разрушу ваши дома и буду причинять вам такие бедствия и невзгоды, какие только смогу и каких заслуживают взбунтовавшиеся подданные, отказывающиеся подчиниться своему законному монарху. Так что учтите, виновны в этих бедствиях и невзгодах будете вы сами, а не его величество, не я и не люди, служащие под моим началом, и вся пролитая кровь будет на вашей совести.