— У меня есть один вопрос, мой господин.

Белые люди все как один разинули рты от удивления, что дикарь заговорил с ними по-испански, а Ке-Малинали застыла, несомненно, опасаясь, что я изобличу ее или, может быть, пожелаю занять ее место в качестве переводчика.

— Мне любопытно узнать… — начал я, изображая робость и растерянность. — Не мог бы ты сказать мне?..

— Да, — подбодрил Кортес.

Все еще изображая смущение и неуверенность, я сказал:

— Мне довелось слышать, что твои люди… многие твои люди… отзываются о наших женщинах как о… э-э-э… в некотором смысле несовершенных…

Послышалось звяканье металла и поскрипыванье кожи: это все белые люди, любопытствуя, подались ко мне.

— Ну? Ну?

И тогда я с видом глубочайшей заинтересованности, но при этом вежливо и серьезно, без намека на какую-либо грубость или непристойность, спросил:

— Скажи… у ваших женщин… у вашей Девы Марии… есть волосы, покрывающие интимные места?

На сей раз мне показалось, что помимо позвякивания металла и скрипа амуниции заскрипели также их разинутые рты и вытаращенные глаза. Почти все испанцы откинулись назад и изумленно уставились на меня — ну совсем как вЫ сейчас, ваше преосвященство. Послышалось потрясенное бормотание: «Кощунство! Богохульство! Неслыханно!»

Только один из них, здоровенный огненнобородый Альварадо, громко расхохотался. Он повернулся к двум угощавшимся с нами священникам, обхватил их своими ручищами за плечи и, сотрясаясь от смеха, спросил:

— Падре Бартоломео, падре Мерсед, вас когда-нибудь спрашивали об этом раньше? Учат в семинарии, как подобает отвечать на такие вопросы? Доводилось ли вам прежде хотя бы задумываться на сей счет, а?

Оба священника промолчали, отделавшись сердитыми взглядами и осенив себя на всякий случай крестным знамением.

А вот Кортес, так и буравя меня своими ястребиными глазами, заявил:

— Пожалуй, я ошибся, сравнив тебя с идальго, грандом или придворным. Но, однако, тебя стоит запомнить. И уж будь уверен, я тебя не забуду.

На следующее утро, когда наш отряд собирался в дорогу, Ке-Малинали пришла и властно поманила меня, давая понять, что хочет поговорить наедине. Я нарочно подольше потянул время, а когда наконец подошел к ней, то сказал:

— Интересно послушать, что у тебя на уме, Первая Трава.

— Изволь больше никогда не называть меня этим рабским именем. Обращайся ко мне или Малинцин, или, если угодно, донья Марина. Меня крестили и при крещении дали имя в честь испанской святой Маргариты Марины. Для тебя это, может быть, ничего и не значит, но очень советую оказывать мне подобающее уважение, ибо капитан Кортес высоко ценит меня, а он скор на расправу, когда сталкивается с дерзостью.

В таком случае, — холодно отозвался я, — советую тебе спать поближе к твоему капитану Кортесу, ибо стоит мне Шепнуть словечко, и любой тотонак, едва ты ночью уснешь, с готовностью пырнет тебя ножом под ребра. Ты осмеливаться дерзко говорить с настоящим господином, который получил «цин» за заслуги и от законного правителя. Учти, рабыня, что своими сказками о якобы знатном происхождении ты можешь дурачить только белых людей. Ты можецц, даже понравиться им, выкрасив волосы, словно маатиме. Но твой собственный народ видит тебя насквозь — такой, какая ты есть. Рыжеволосой шлюхой, продавшей захватчику Кортесу не только свое тело, но и нечто большее.

Это задело девушку, и она попыталась высказаться в свою защиту.

— Я не сплю с капитаном Кортесом, я служу ему только как переводчица. Вождь Табаско подарил нас белым людям, и всех двадцать индейских женщин они распределили между собой. Меня отдали вон тому человеку. — Она указала на одного из ужинавших с нами командиров. — Его зовут Алонсо.

— И он тебе нравится? — сухо осведомился я. — Насколько мне помнится по первой встрече, ты выказывала пренебрежение к мужчинам и к тому, как они используют женщин.

— Я могу изобразить что угодно, — сказала Ке-Малинали. — Что угодно, лишь бы добиться своей цели!

— И какова же твоя цель? Я уверен, что тот искаженный перевод, который я сегодня услышал, не первый твой обман такого рода. Скажи, зачем ты всячески подстрекаешь Кортеса идти в Теночтитлан?

— Потому что я сама желаю попасть туда. Помнишь, я об этом говорила тебе, еще когда мы встретились впервые? Как только я окажусь в Теночтитлане, мне не будет дела до белых людей. Может быть, меня вознаградят за то, что я привела чужеземцев туда, где Мотекусома сможет раздавить их, как жуков. Короче говоря, я попаду в этот город, куда всегда хотела попасть, где меня заметят, признают и где мне не потребуется много времени для того, чтобы стать богатой и знатной женщиной.

— С другой стороны, — предположил я, — если вдруг случайно выйдет так, что белые люди одержат верх над Мотекусомой, твоя награда может оказаться еще более щедрой.

Она безразлично отмахнулась.

— Вот что, господин Микстли, я тебя хочу попросить только об одном — чтобы ты не препятствовал осуществлению моих планов. Мне нужно время, чтобы доказать Кортесу свою полезность, сделать так, чтобы он не мог обходиться без моей помощи и совета. Только позволь мне попасть в Теночтитлан. Для тебя и твоего Чтимого Глашатая — это сущий пустяк, но для меня имеет огромное значение.

— Я не схожу с тропы только ради того, чтобы раздавить букашку, — ответил я, пожав плечами. — Знай, рабыня, что я вовсе не собираюсь препятствовать твоим честолюбивым планам до тех пор, пока они не начнут мешать тому, чему служу я сам.

Пока Мотекусома изучал портрет Кортеса и другие рисунки, я рассказывал ему о том, что смог увидеть и сосчитать:

— Включая самого предводителя и нескольких младших вождей, отряд испанцев насчитывает пятьсот восемь воинов. Большинство из них вооружены металлическими мечами и копьями, но тринадцать человек имеют аркебузы, а тридцать два — особые луки, именуемые арбалетами, и я склонен предположить, что все остальные солдаты тоже умеют обращаться с этим необычным оружием. Еще сто человек, скорее всего, являются лодочниками с сожженных кораблей.

Мотекусома передал связку бумаг придворным через плечо, и стоявшие позади него старейшины Совета начали рассматривать их, обмениваясь замечаниями.

— С ними также четыре белых жреца, — продолжил я, — множество наших женщин, подаренных им вождями табасков и тотонаков, шестнадцать лошадей для верховой езды и Двенадцать охотничьих собак. У испанцев имеются десять Дальнобойных пушек и четыре пушки поменьше. Как нам и было сказано, владыка Глашатай, у них остался только один Корабль, мы сами видели его в бухте. Надо думать, на его борту находятся моряки, но я там не был, так что сосчитать их Не мог.

Между тем двое членов Изрекающего Совета, оба опытные лекари, внимательно изучали сделанные мною портреты Кортеса и тихонько обменивались профессиональными репликами.