Беатрис молчала, воспоминания болью отражались на ее лице.

— Нам не стоило делать вторую попытку, — добавила она, помолчав.

— Он потребовал развода? — охрипшим голосом спросила Франка.

— Нет, он не стал этого делать. Он был готов дать будущему ребенку свое имя, был готов наладить нашу совместную жизнь. Он хотел, чтобы все стало так, как было прежде. Но из этого ничего не получилось. Он не смог переступить через эту историю, а мне стало ясно, что я не смогу жить с этим сломленным человеком. Его уныние давило меня все сильнее и сильнее, я потеряла всякий вкус к жизни, я худела, бледнела и часто плакала. Когда Алану было полгода, я решила уехать. Фредерик сразу с этим согласился. Ему тоже стало понятно, что у нашей совместной жизни нет будущего.

— И вы вернулись сюда.

— Это было единственное место, куда я могла уехать. Здесь мой дом, моя родина. Альтернативой была маленькая квартирка, но мне хотелось, чтобы Алану было просторно, чтобы он рос на природе. Для этого Гернси — идеальное место.

— Но здесь была Хелин, — напомнила Франка, — и именно она все разрушила. Как вы смогли жить с ней под одной крышей?

— Сначала мне казалось, что не смогу, — сказала Беатрис, — во мне клокотала ярость, мне было очень больно. Мне хотелось раз и навсегда вышвырнуть ее из дома. Но когда я приехала, она сидела здесь, за этим столом, плакала, жаловалась и проклинала себя, и я поняла, что не смогу этого сделать. Она являла собой очень жалкую картину, а кроме того, мне в голову пришло, что… — Беатрис помедлила, — что, в конце концов, не Хелин разрушила мой брак. Она поступила нехорошо, но она сказала правду. Понимаете? Роман с Жюльеном действительно был. Чувства, толкнувшие меня к Жюльену, были истинными. В наших отношениях с Фредериком была какая-то фальшь, иначе я никогда бы не бросилась в объятия Жюльена. Думаю, что и без вмешательства Хелин наш брак все равно бы распался.

— Вы больше не испытывали к ней ненависти?

— О, испытывала, и еще какую, — ответила Беатрис, — я испытываю ее и теперь. Но не из-за этой истории. Я ненавижу Хелин за то, что она вцепилась в меня и на всю жизнь привязала к себе. В 1940 году она вошла в мой дом и оккупировала его, и она оккупирует его до сих пор. Она так и осталась оккупантом. Когда Уинстон Черчилль объявил об освобождении островов в проливе, он забыл о Хелин Фельдман.

— Вы снова, как и ваши родители, занялись разведением роз? — осторожно спросила Франка.

Где-то в доме пробили часы.

— Половина второго, — сказала Беатрис, — пора потихоньку укладываться спать. Давайте, — она взяла со стола бутылку вина, — выпьем еще по глотку. После этого чувствуешь себя намного лучше, — она разлила в стаканы рубиновый напиток.

Да, я занялась разведением роз, — Беатрис без всякого перехода начала отвечать на вопрос Франки, — мне же надо было чем-то заняться. Продолжить дело родителей — это напрашивалось само собой, — она сделала порядочный глоток. По ее глазам было видно, что мысленно она вернулась в те годы.

Я наняла одного местного садовника, хорошо понимавшего в розах, и он научил меня тому, чего я не знала. Должна сказать, что основную работу сделал, конечно, он, и если мне удалось добиться каких-то успехов в селекции и выведении сортов, то это только благодаря ему. Я не стала богачкой, но смогла расплатиться с садовником и прокормить себя. К тому же я получаю небольшую пенсию, и все вместе позволяет мне держаться на плаву. Вместо Кембриджа у меня теперь эти проклятые розы, — она горько улыбнулась.

Я растила сына и заботилась о Хелин, которая с годами становилась все более и более неприспособленной к жизни. Бывали моменты, когда я ненавидела каждый миг своей жизни. Но каким-то образом я выстояла и думаю, что сегодня у меня нет никаких оснований жаловаться на жизнь. В целом, все вышло не так уж плохо.

«Она лжет», — подумала Франка, но из уважения к пожилой женщине не стала ей возражать.

Она никогда не думала, что ей в жизни придется так скучать. Ну, уж, во всяком случае, не в Лондоне. По Сент-Питер-Порту ей были хорошо знакомы серые пустые дни, когда бесконечное вязкое утро медленно переходит в такой же пустой и скучный день. С наступлением вечера жизнь немного оживлялась, но каждый наступивший день ставил перед ней все ту же непреодолимую проблему — чем занять себя до вечера?

Она, конечно, могла спать, сколько ей было угодно, но, самое позднее, в одиннадцать часов она просыпалась окончательно и не могла больше лежать в постели. Встав, она — в трусиках и футболке — принималась бродить по квартире, разглядывая картины на стенах, хотя уже наизусть выучила, как они выглядят. Потом она брала с полки пару книг, скучая, перелистывала их, ставила на место и останавливалась, наконец, на модных журналах, которые покупала, как правило, накануне. Его газеты, которыми был набит весь дом, ее не интересовали, это были периодические издания по юриспруденции.

Завтрак, который она ела, читая — а, точнее, рассматривая фотографии — состоял из апельсинового сока, бутерброда с сыром и многих чашек крепкого черного кофе. Потом она выкуривала сигарету и смотрела в окно, присматриваясь и прислушиваясь к тому, что происходило на улице, и спрашивая себя, так ли должно выглядеть приключение, на которое она рассчитывала.

Потом она принимала душ, одевалась и была готова идти — правда, она и сама не знала, куда. Она шаталась по улицам и магазинам, жадными глазами смотрела на восхитительные вещи, которые с удовольствием бы купила, часами бродила по «Хэрроду», примеряла десятки платьев и уходила, так как у нее не было денег на все это великолепие.

Погода стояла солнечная и теплая, и около двух часов она, обычно, заходила в какое-нибудь уличное кафе, выпивала чашку кофе и съедала пончик. Чтобы немного повеселеть, она напоследок выпивала бокал шипучего вина — конечно, она предпочла бы шампанское, но деньги угрожающе таяли, и она не могла позволить себе такую роскошь.

«Алан мог бы время от времени подбрасывать мне денег», — раздраженно думала она.

Она прожила в Лондоне у Алана уже десять дней, и пока не было никаких признаков того, что ее жизнь как-то изменится в лучшую сторону. Алан совсем не думал о том, как сделать ее существование более приятным.

Вечерами он всегда приглашал ее на ужин, это она была вынуждена признать, а потом, по возвращении домой щедро поил ее дорогими винами и шампанским. Но рано утром он уходил в свою контору и возвращался лишь вечером.

«Его абсолютно не интересует, что я делаю целыми днями», — злясь на него, думала она.

На второй день после приезда она неожиданно нагрянула в контору, чтобы пойти с ним в ресторан пообедать. Алан в это время беседовал с двумя клиентами, но вышел, когда секретарша сказала ему, что пришла Майя. Она была одета дорого и шикарно, и заметила, что очень ему нравится.

— Прости, радость моя, — с искренним сожалением произнес он, — но обедать мне придется с клиентами. Мы уже договорились об этом.