— Так на что же потрачены эти деньги? — довольно бесцеремонно поинтересовался Геринг, и не без сарказма сам же ответил на свой вопрос: — Деньги, господа, как всегда, свою роль сыграли, но — тут он многозначительно воздел кверху указательный палец, — отнюдь не в нашу пользу. — Рузвельт, как всем известно, переизбран президентом США еще на один срок.

Немало смущенные таким резким напором американцы поспешили заверить Геринга, что целью их приезда как раз и является попытка компенсировать большую часть этих расходов. Искренний всплеск покаянных эмоций американцев несколько умерил гнев рейхсмаршала, но он еще долго бурчал что-то, пытаясь поместить свой необъемный живот в пространство между столом и креслом.

Далее Фима поведал о том, что испанский диктатор Франко заметно меняет свое отношение к странам «оси» и даже к Германии. Если прежде он рвался встретиться с фюрером, то теперь предпочитает найти любой вразумительный предлог, чтобы от встречи уклониться. Когда же встал вопрос о посылке дополнительного контингента испанских солдат в Россию, то и вовсе предпочел откупиться, предоставив Германии заем в полмиллиарда песет.

Фима, вконец уставший от непрерывного передвижения по кругу в пределах одной комнаты, опустился в кресло и положил кисти обеих рук на стол.

— Рассказ мой закончен, но остается вопрос: каким образом наши лидеры добиваются — нет, не уважения, — обожания бесчисленной массы людей?

— О ком вы, собственно, говорите?

— Мне приходилось, например, часто слышать о восторженном отношении заместителя госсекретаря США Лонга к Муссолини или отца и сына Фордов к нашему фюреру. Лонг, правда, говорят, имеет приличные доходы с акций итальянского «Фиата» и итальянских судоверфей.

— Вот вам и объяснение! Что же касается Фордов, то у них нескончаемые проблемы с бастующими рабочими, которых к тому же, по их мнению, подстрекают евреи. А вы слышали, чтобы в Германии сейчас где-то бастовали?

— Боже упаси! Какие забастовки? О чем вы говорите? Евреев в Германии не осталось и царит полный порядок, — грустно подвел черту Фима. Немного помолчав, он так же грустно спросил:

— Как вы думаете, Генрих, мои уже спят?

— Думаю, уже просыпаются. И вам, Фима, надо бы немного подремать перед дорогой. А потому я немедленно прощаюсь — до следующей встречи. Условия связи прежние. Желаю удачи и здоровья.

— Кланяйтесь адмиралу, — едва выдавил из себя гостеприимный хозяин.

Если бы Генрих и впрямь столь решительно ни покинул гостиничного номера, то уже в прихожей услышал бы храп мгновенно заснувшего Фимы.

* * *

— По-моему, ты нездорова, — неуверенно произнес Генрих.

— Это верно. Такое со мной происходит обычно раз в три года и продолжается один день, когда я должна обязательно оставаться в кровати. Еще мой детский врач говаривал, что постельный режим — лучшее лекарство. — Сказав это, она, недовольная собой, накрылась с головой одеялом, оставив суетный мир за его пределами.

Генрих спустился вниз и поинтересовался у консьержа, ловко рассовывавшего по ячейкам ключи, кто мог бы сходить за лекарством в ближайшую аптеку.

— Ну я, конечно, — портье удивленно вздернул плечами и тут же поманил пальцем молоденького «боя». — Купишь месье лекарство и отнесешь в номер 213.

Обрадованный перспективой хоть ненадолго вырваться из душного пространства вестибюля, юноша со счастливой улыбкой выхватил из рук Генриха записку, вложенную в нее денежную купюру и исчез за дверью. Генрих поблагодарил портье и, выйдя из гостиницы, пошел мимо Вандомской колонны по Рю Руаяль на площадь Конкорд, откуда, не спеша, отправился в сад Тюильри. Миновав входные ворота, он тут же повернул направо и присел на ближайшую скамейку под деревьями так, чтобы видеть всех, входящих в парк.

Прошла монахиня, груженная тремя громадными корзинами, молодая дама с девочкой в белоснежном платье и веночке для конфирмации, затем проследовал немецкий военный, невысокий ростом, почему и был украшен головным убором с высоко задранной вверх кокардой.

Обозрев еще двух старушек и одного инвалида на костылях, он неторопливо пошел к выходу на противоположную сторону и оказался на набережной Сены.

Две сцепленные нефтеналивные баржи, упорно боровшиеся то ли с течением, то ли с собственной немощью, медленно тянулись мимо. Вывешенные для просушки на ветру ярко-цветные рубашки беззаботно помахивали пустыми рукавами, приветствуя праздношатающихся по обеим набережным реки.

Двигаясь параллельно плывущим баржам, Генрих отсчитал от моста шесть гранитных столбов и, попрощавшись с речными чудищами, остановился у седьмого. Перегнувшись через парапет, глянул вниз. На небольшом клочке земли, не залитом водой, две крысы отчаянно ссорились из-за остатков небольшой рыбешки. Генрих провел правой рукой под металлическими перилами ограды и почти у самого гранитного столба нащупал небольшой магнитный контейнер, неосторожным движением левой руки сбросив вниз горстку мелких камней, что помешало крысам до конца рассудить свой спор и заставило их вернуться в места обитания существ более разумных. Возвращался Генрих несколько иным путем.

Перейдя через Рю де Риволи и пройдя всю Рю Руаяль, он оказался на площади Мадлен. Газетный киоск, прильнувший ко входу в метро недалеко от помпезной лестницы, ведущей к собору, был увешан старыми граммофонными пластинками и несвежими газетами.

— Нет ли у вас путеводителей по Парижу? — поинтересовался Генрих у продавца с лихо закрученными парижскими усами.

— Путеводителя? — переспросил тот прокуренным голосом.

Стоявшая рядом пожилая торговка в вязаных нарукавниках молча кивнула и полезла куда-то вниз, под прилавок. — Вот, пожалуйста! — выложила она не блиставшую новизной брошюру.

— А чего-нибудь посвежее нет?

— Нет. Это самый последний. С приходом гостей никто больше путеводителей не издает. Туристов нет, да и завтра они поменяют названия площадей и улиц на свои, как в других странах. А тогда и все ваши труды и вложенные денежки попадут в…. — Она не стала уточнять название интимного места, где оказываются бездумно вложенные деньги.

Поблагодарив за исчерпывающий ответ, Генрих расплатился, сунул под мышку антикварный путеводитель и, попрощавшись, двинулся дальше по бульвару Мадлен, понимая, что находится где-то совсем недалеко от отеля. На перекрестке дорогу ему преградила выехавшая справа на велосипеде очаровательная юная блондинка с глазами того фиалково-голубого цвета, что встречаются только у немок.

— Простите, мадемуазель, вы случайно не говорите по-немецки?

— Случайно, говорю, — дерзко бросила она на безупречном немецком, — но без всякого удовольствия. — И резко крутанув педали, тут же исчезла из виду.

Генрих посмотрел ей вслед и вдруг неожиданно для себя рассмеялся, да так искренне, что сохранил улыбку, уже поняв, что стоит у входа в отель.

Карин сидела в кресле за столом, опершись головой на правую руку.