но такая невнимательность к собственной прическе, на удивление, шла ему только на пользу. Седых волос у Верстовского насчитывалось не так много, а те, что были, только добавляли ему привлекательности в моих глазах.

— Очень даже получилось! А зачем тебе второй шлем?

— Ты никогда не ездила раньше на мотоцикле? — он внимательно взглянул на меня. — Боишься?

— Боюсь. Но хочу.

— Тогда погнали.

Он расстегнул прикрепленную к Харлею сумку и начал доставать оттуда вещи: защиту для ног, рук и туловища. Я смотрела на мужчину во все глаза, полностью передав ему бразды правления. Мы или разобьемся, или станем более храбрыми. Третьего не дано.

Подмигнув мне, Вениамин присел на корточки, чтобы удобнее было застегивать высокие наколенники с плотными пластмассовыми вставками, сразу добавившими объема моим ногам. Проходящие мимо люди с интересом косились на нас — бабушек среди них не было, но я все равно чувствовала себя не очень комфортно. Меня переполняли гордость, признательность и страх неизведанного. Я даже пожалела, что не могу взглянуть на нас чужими глазами: наверно, мы с деканом представляли собой трогательное и эротичное зрелище: высокий и сильный мотоциклист опустился на землю перед хрупкой блондинкой, чтобы экипировать ее по всем правилам.

После наколенников декан натянул на меня жесткую куртку, налезшую прямо поверх весеннего пуховичка, и нацепил на руки защиту для локтей. Пришел черед «упаковывать» голову. Один тканевый подшлемник он надел на себя, второй протянул мне. Мы расхохотались, ибо в одинаковых черных балаклавах с прорезями для глаз стали похожи на парочку бандитов, решившихся ограбить банк.

Сам шлем сел очень плотно. Было непривычно ощущать на себе его груз — голова сразу сделалась тяжелой, гулкой и неповоротливой. Декан затянул ремешок у меня под подбородком, опустил забрало и сел на Харлей, после чего помог взобраться на него мне.

— Наклонись вперед и обхвати меня руками, — его голос теперь звучал приглушенно. Я послушно придвинулась к спине декана, прижала свои колени к его бедрам. Наши шлемы соприкоснулись, стукнувшись друг о друга со смешным пластмассовым звуком.

Мотор мотоцикла заурчал, словно огромный басовитый тигр, и мы с деканом медленно поехали по спальному району. «Железный зверь» Верстовского подрагивал и слегка колыхался из стороны в сторону на неровностях дороги, заставляя меня волноваться и мысленно готовиться к худшему. Сидеть верхом на мотоцикле было страшновато, да и ощущалась такая поездка совсем иначе, нежели когда «плывешь» на широком сидении авто. Вокруг не было ни металлических стен, ни надежной крыши. От асфальта нас отделяло не больше метра.

Декан свернул в ближайшую подворотню и выехал на шумный проспект. Плавно перестроился, влился в потом машин и дал по газам. Я только и успела, что ойкнуть, дальше пищать уже было бесполезно — он все равно бы меня не услышал. В нас врезался ледяной ветер, мы стремительной пулей пронзили влажный, сгущающийся темными мазками вечер. Я почувствовала сопротивление воздуха, стремящегося откинуть меня назад, и прижалась к Верстовскому как можно теснее, обхватила его руками за талию, но и тогда не почувствовала себя в безопасности.

Дорога ложилась под колеса мотоцикла смазанной серой полосой, слева и справа проносились автомобили, казавшиеся по сравнению с нами тихоходными громоздкими увальнями — все это сливалось в цельное, ни на что не похожее ощущение: приключение лишь для нас двоих, разворачивающееся на фоне ночных огней Москвы.

Мы мчались все быстрее и быстрее. У нас не осталось права на ошибку, все решилось единым мигом. Некогда было говорить и даже думать — были лишь мы, прижавшиеся друг к другу в бешеной круговерти сменяющихся картинок, ветер в грудь и Харлей, ревущий под нами. Я была бессильна предпринять хоть что-то: могла лишь довериться своему мужчине, прильнуть к нему и уповать на то, что он не разучился ездить на двухколесном транспорте после столь долгого перерыва.

Вернулись мы замерзшими, но обновленными. В крови шарашил адреналин, радость, восторг и любовь переполняли нас, выплескиваясь через край. Мы вместе пережили необыкновенный опыт, сблизивший нас еще больше, и поднялись на третий этаж, держась за руки. Любые невзгоды казались теперь по плечу.

Ну а потом сказка закончилась. Началась жизнь.

Выражение лиц своих родителей в тот момент, когда дверь открылась, а на пороге вместо «нового парня» появился уже знакомый им Вениамин Эдуардович, я буду помнить всегда. Хочется верить, что однажды я начну вспоминать этот момент с смехом, но пока у меня не было ни малейшего повода для веселья.

Если рассказывать в общих чертах, встреча прошла шедеврально: крики стояли на всю нашу пятиэтажку, а вездесущие бабушки-сплетницы, думаю, отлипли от окон и припали к стенам, чтобы лучше слышать проклятия, сыпавшиеся на голову отважного декана. Главным инициатором скандала, конечно, была моя мать. Букет цветов, принесенный Верстовским, отправился в мусорку, а дальше она вопила, хваталась за сердце и угрожала упасть в обморок.

Мой немногословный папа не кричал — лишь молча запивал успокоительное крепким алкоголем. Мы с Вениамин пытались ему объяснить, что так делать небезопасно, но папочка лишь заявил — и это была его первая и последняя фраза за весь вечер — что не против помереть, раз уж единственная дочь приготовила ему такое испытание.

Да, в тот момент я впервые порадовалась тому факту, что у меня не было ни младшего брата, ни сестры: бедный ребенок непременно заработал бы психотравму, зарекся влюбляться и знакомить избранника с нашими неуравновешенными родителями.

В общем, ужин не состоялся — никому кусок в горло не лез. Ни к середине, ни к концу вечера родители не оттаяли, и Верстовский был выдворен с позором. Ну а когда он ушел, «вечеринка» продолжилась: мои нервы не выдержали, и я подключилась к ссоре, рыдая и обвиняя предков в черствости и нежелании меня понять.

46. Компромат

О женщина, услада из услад

И злейшее из порождений ада,

Мужчине ты и радость, и награда,

Ты боль его и смертоносный яд.

Ты добродетели цветущий сад

И аспид, выползающий из сада,

За доброту тебя прославить надо,

За дьявольскую ложь — отправить в ад.

(Лопе де Вега)

Теперь-то можно было с уверенностью сказать: тогда, глубокой мрачной осенью, предаваясь страшным фантазиям о том, как поменяется моя жизнь, решись я на столь неординарные и в чем-то даже скандальные отношения, я ни капли не преуменьшала последствия своего выбора.

Богатое писательское воображение оказалось ни при чем — в действительно все случилось именно так, как я и боялась (или даже хуже). Но я тогда не учла одного важного