– Вы не знаете домашний телефон Галицкого?

Уборщица, отжав тряпку, встала, выпрямилась во весь свой небольшой рост, вытерла рукавом струящийся по лицу пот и кивнула:

– Знаю, конечно… – И назвала мне заветные шесть цифр.

Я до сих пор спрашиваю себя, а что было бы, если бы я в тот вечер не позвонила Галицкому и не задала ему вопрос… А впрочем, не с моей подачи, так с другой все бы сложилось так, как и должно было сложиться…

Я набрала номер, и почти сразу же там, где-то далеко, взяли трубку и мужской голос бодро произнес:

– Слушаю.

– Господин Галицкий?

– Он самый, – расплылся Константин в невидимой, но осязаемой улыбке.

– Это племянница Изольды Павловны Хлудневой, Валентина.

– Да, Валентина, я слушаю тебя.

– Я здесь, в вашей конторе… Варнава ничего для меня не оставлял?

– Да я же сам оставил вам письмо, в котором по его просьбе сообщил его нынешний адрес. Разве Наталия Владимировна, наша уборщица, ничего тебе не передала?

– Передала, но конверт пуст…

Возникла пауза, в течение которой Галицкий, наверное, соображал, кто бы это мог и при каких обстоятельствах вскрыть конверт.

– Ну да бог с ним, конвертом, я этот адрес и так на память помню, записывай: улица Пушкина, дом тридцать пять «а», квартира шестнадцать. Вопросов тебе лишних задавать не стану, кроме одного: как твоя тетя? С ней все в порядке?

– Мне трудно ответить.

– И правильно. Не отвечай. Но обязательно передай ей при встрече, что я всегда к ее услугам, пусть только позовет. Если нужны деньги, транспорт, сотовый – все в ее распоряжении. Какая-то скотина еще дорого заплатит ей за все это…

– Спасибо, – ответила я растроганно и вдруг подумала о том, что, в сущности, не знаю людей и что этой «скотиной» мог быть кто угодно, даже тот же Галицкий. Ведь как часто бывает, что человек, которому больше всех доверяешь, и оказывается предателем…

Я вышла из конторы с тяжелым чувством, что вмешалась не в свое дело. Да и зачем мне адрес Варнавы, если я не собиралась продолжать наши отношения. К тому же теперь, при встрече, придется ему объяснять свое бегство…

Тем не менее я остановила такси и попросила отвезти меня на улицу Пушкина.

И уже стоя перед дверью, я вдруг поняла, что не смогу позвонить, не смогу позволить Варнаве второй раз поработить меня и превратить в секс-машину.

Я прикоснулась рукой к двери и слегка надавила на нее. Она бесшумно открылась, демонстрируя мне красновато-мутные очертания какой-то мебели… Из глубины квартиры доносился громкий голос, ЕЕ голос…

Это была ловушка, и я в нее попалась. Галицкий! Это он втравил меня в очередную неприятность, сообщив адрес…

Теперь они ругались: Варнава и Пунш. Я отчетливо слышала их голоса.

– Да если бы я только знала, кто она… А ты, ты – полное ничтожество! Все мужчины сделаны из одного теста, которое на глазах разваливается. Вы порочны, эгоистичны и глупы! И мне ничего не стоило обвести тебя вокруг пальца. Ну что ты так на меня смотришь, хочешь ударить? Ударь! Ты сам во всем виноват, я же предлагала тебе войти в долю, все объяснила, как маленькому, на пальцах, а ты что? Испугался? Надо было просто немного нам помочь, а там… хоть трава не расти… Деньги – это свобода, и не мне тебе это объяснять. Но ты сам, по своей глупости, все потерял. Я и не ожидала, что ты настолько…

– Прекрати, нас могут услышать… – Это был уже ЕГО голос, но в нем не было той прежней уверенности и той приятной бархатистости, которая так возбуждала меня и заставляла мою кровь быстрее струиться по жилам. Это был голос надломленного труса, загнанного в угол слабака, потерявшегося перед звериным оскалом этой хищницы.

Я приблизилась к двери, из-за которой доносились голоса, и стоило мне слегка приоткрыть ее, как я увидела всю сцену полностью, со всеми декорациями и потрясающей воображение драматургией…

Варнава сидел за столом, обхватив руками голову, и раскачивался, словно ему было невыносимо больно. Елена Пунш, одетая в голубое платье с черным кантом, стояла напротив него, опершись руками о край стола, как бы нависая над Варнавой, и говорила ему прямо в уши, словно вколачивала…

– Все правильно, ты тогда ничего не знал и мог только догадываться, что именно мы тебе предлагаем, но тем не менее ты никогда не спрашивал, откуда у меня столько денег… Тебе было все равно, каким образом я их зарабатываю. А ведь ты видел, кто мне их приносил, ты видел этого красивого парня, цыгана, который буквально пожирал меня глазами. Но ты всегда молчал и ни о чем меня не спрашивал, а ведь мы жили вместе, ели и спали, любили друг друга. Как же ты мог закрывать глаза на вопиющее несоответствие нашего образа жизни с нашими доходами?! Ты угощал меня скромной выпивкой и второсортными сигаретами, и тебе было наплевать, на какие деньги я покупаю себе белье или туфли! Из тех продуктов, что ты привозил, я бы не смогла приготовить даже суп, между тем как тебя каждый вечер ждал изысканный ужин, приготовленный моими руками… И ты снова делал вид, что не замечаешь, что в доме появились мясо, свежее масло, грибы, икра…

– Но я думал, что денег, которые я давал тебе, хватает, уж во всяком случае, на еду…

– Неправда, ты все лжешь! Этих денег едва бы хватило на туалетную бумагу или шампунь! Мне не хотелось с тобой говорить на эту тему, чтобы не опошлять наши отношения, к тому же я имела глупость мысленно оправдывать твою жадность, называя ее экономностью, хозяйственностью и прочими синонимами, которые, по правде говоря, не имели ничего общего с истинным положением вещей. Но я любила тебя, и мне хотелось, чтобы мы жили весело. К тому же у меня действительно всегда были деньги, которыми я от души делилась с тобой… Но почему, почему ты не схватил за грудки цыгана и не спросил, кто он такой и с какой стати приносит мне такие суммы?! А что, если бы я занималась проституцией, ты бы и в этом случае молчал?.. – Она сорвалась на крик.

– Я думал, что, возможно, ты дочь Лопатина… того самого Лопатина, который сгорел в своей машине, помнишь?.. Он был авторитетом, я знал многих людей, плативших ему дань, кроме того, я сам присутствовал на его похоронах и слышал, как его друзья обещали над его гробом позаботиться о его близких…

– Лопатина? Бог с тобой! У него никого не было, а если кто и был, так он сам, можешь не беспокоиться, обеспечил их всех на несколько поколений вперед… Дань!.. Нужна ему была эта дань, когда у него в Греции целые предприятия, недвижимость, счета… Лопатин – светлая голова. И я завидую тому, как он погиб. Взорвался, а это же один миг…

– Лена, пока еще не поздно, уезжай! Я не знаю, кто тебе дал этот адрес и зачем ты пришла сюда, но то, что ты рассказала мне, ужасно. Как ты могла убить стольких людей? За что?

– Ты идиот, Варнава! Ты ничего не понимаешь и до сих пор еще не уразумел, для чего мы живем. Я не хочу здесь жить, ты понимаешь? Но для того, чтобы выбраться из этой навозной кучи, мне необходимы деньги, много денег… Я еще молода, у меня много сил, а потому всю оставшуюся жизнь я проживу достойно и чисто… И мне плевать на остальных… плебеев без фантазии и ума.