При всей своей энергии Конрад незаметно слабел. У него была аритмия сердца, из-за чего он каждый день принимал дигиталис. Порой его донимали боли в коленях, опухали лодыжки. Он терял слух. Доктор заказал ему слуховой аппарат, от которого он почти сразу отказался. «Это даже хорошо, что я плохо слышу», – шутил он. Зрение его тоже стало ухудшаться, вспоминал его поверенный Майрон Харпол. «Фрэнсес часто читала ему вслух, и им это очень нравилось».

Известный диетолог Патрисия Брэгг советовала Конраду соблюдать диету и заниматься физическими упражнениями, но в девяносто лет все труднее бороться с возрастными явлениями. Но когда Конрад услышал, как кто-то сказал Баррону: «Ваш старик выглядит чертовски хорошо для своего возраста», он возмутился. «Я вам не старик, хотя вы правы, для своего возраста я действительно хорошо выгляжу».

С возрастом Конрад становился все более упрямым и своенравным. Как он сказал Биллу: «Я слишком стар, чтобы меня волновало мнение обо мне других. Поэтому я прямо говорю, что думаю, и нахожу это очень приятным».

Однажды вечером, как обычно, Конрад с Барроном, Эриком и Биллом Келли собрались, чтобы выпить на ночь по стаканчику спиртного в кабинете – в том самом, где в течение многих лет проходили самые важные семейные советы. Держа в руке бокал с шерри «Харвейс Бристол Крим», Конрад в уютном шелковом халате поверх полосатой пижамы и в кожаных домашних туфлях с его инициалами рассказывал о своем легендарном прошлом, о своем великом приключении.

Конрад вспоминал о своем детстве в Новой Мексике, о родителях, Гусе и Мэри, о первых шагах в своей карьере. Рассказал о своем первом отеле, с улыбкой назвав его «настоящим клоповником». «Он стоил мне что-то около 40 тысяч, но у меня было всего 5 тысяч». Его мать, «мой первый инвестор», дала ему недостающую сумму. Мэри всегда говорила, что Гус был мечтателем, а она была более консервативной. Если бы Конрад пошел в нее, говорила она, то удовлетворился бы первыми двумя отелями. Когда в 1938 году он приобрел в Лонг-Бич, Калифорния, уже восьмой отель в 18-этажном здании в стиле испанского барокко, они с матерью сидели в изысканном ресторане «Скай Рум» на крыше отеля и наслаждались чудесным видом, она спросила его: «Ну, Конни, теперь, когда у тебя уже несколько отелей в трех штатах, ты, наконец, доволен?» – «Нет, мама!» – сразу ответил он. Она рассмеялась: «Вот видишь! Это в тебе снова говорит твой отец».

Потом он заговорил о Ники. «С этим парнем я никогда не знал ни минуты покоя… Но как же мне его не хватает!» И еще говорил о своей жене, «невесте», о Фрэнсес, о том, как ему повезло, что он нашел ее на заре своей жизни. Она подарила ему «новую жизнь, новые надежды».

– Что ж, – подвел он итог, – жизнь у меня сложилась замечательно. Я достиг всего, о чем мечтал, не так ли?

– Безусловно, – сказал Билл. – Ваши мальчики могут вами гордиться.

Конрад взглянул на своих «мальчиков» – пятидесятиоднолетнего Баррона и сорокапятилетнего Эрика – и с усмешкой заметил, что наверняка он им уже надоел.

– Ведь я был с ними столько лет! Мы, мужчины семейства Хилтон, вместе прошли через множество трудностей.

– Мы тебя любим, папа, – вдруг сказал Баррон со слезами на глазах, видимо растроганный воспоминаниями отца. – Я дорожу каждым мгновением, проведенным с тобой. Ты всегда был для меня героем. Я тебя очень люблю, папа.

Такая сентиментальность была не в его привычках. Учитывая старомодную сдержанность Конрада, сыновья обычно скрывали свои эмоции. Но сегодня не смогли. Эрик, казалось, тоже едва сдерживал слезы: «И для меня ты тоже всегда был героем, папа. Я люблю тебя».

Конрад удивленно посмотрел на сыновей, потом обернулся к Биллу:

– Что здесь происходит, Билл? Я что, умер? – Он засмеялся. – И это мой некролог?

Фрэнсес Хилтон и Жа-Жа Габор были совершенно разными. Однако Фрэнсес считала вполне возможным установить с ней взаимопонимание. Она видела, как расстраивают Конрада ее постоянные выпады и скандалы. «Фрэнсес хотела поладить с Жа-Жа», – говорила Анна Фрагато. Она вспоминала, как Фрэнсес сказала: «Люди считают ее какой-то ненасытной акулой, и Конрад хочет, чтобы я держалась подальше от нее. Он сказал мне: «Будь с ней осторожной. Она, как змея, сворачивается в кольцо перед нападением». Но я думаю, что мы с ней поладим. Она же член семьи. Я должна хотя бы попытаться». И в расчете поближе с ней познакомиться и понять Фрэнсес устроила ланч. «Она пригласила Жа-Жа, мою мать Эвелин и Мэрилин Хилтон», – вспоминала Анна Фрагато. Потом Эвелин рассказала дочери о событиях того дня.

Они встретились зимой 1978 года в ресторане «Поло Лонж» в отеле «Беверли-Хиллз». Жа-Жа это приглашение не встревожило. Она сказала своей сестре Эве: «Держись за свой парик, дорогая: я иду на ланч с благородной леди из дома Хилтонов и ее фрейлинами. А, поверь мне на слово, эти богатые гарпии меня попросту ненавидят!» Однако она считала эту встречу важной, поэтому приняла приглашение и явилась на ланч. «О, дорогие мои! – защебетала Жа-Жа, увидев ожидающих ее женщин у входа в ресторан. – Вы великолепно выглядите!» Женщины устроились в уютном уголке. В качестве жеста примирения Жа-Жа сделала Фрэнсес подарок – красивый шелковый шарф малиново-розовых тонов. Фрэнсес он очень понравился, и она сразу накинула его на свои хрупкие плечи.

Следующие два часа, за чаем, канапе, сэндвичами и овсяным печеньем, Жа-Жа демонстрировала загадочность Габоров. Она пошутила только один раз: «Меня не родили, а заказали в бюро обслуживания!» В остальном она говорила вполне серьезно. И женщины внимательно слушали ее увлекательные рассказы о своей яркой жизни, о том, как она создала свой образ и с выгодой пользовалась им на телевидении и в кино; о ее многочисленных браках; о том, что ей так и не удалось познать счастье, что каждый брак, по ее собственным словам, заканчивался для нее необходимостью преследовать своего бывшего мужа требованием денег. Сейчас она состояла в браке без любви с Майклом О’Харой. Они живут каждый сам по себе, у каждого своя спальня, поэтому он практически не появляется с ней в обществе. «Единственное, о чем я всегда мечтала, – это настоящий любовный роман, но у меня его так и не было».

– Она сказала, что не считает себя глупой, и объяснила, что так ожесточенно сражается за свою дочь, потому что Конрад стареет, а она понимает, что, когда его не станет, Хилтоны не пожелают принимать во внимание ни ее, ни Франческу. «И вы знаете, что я говорю правду». Тут она посмотрела прямо в глаза Мэрилин. Она сказала, что, если Конрад не оставит ей денег, она это переживет, но если он так поступит с ее дочерью, у нее сердце разобьется от горя. «Она лучшее, что было у нас с Конрадом, – сказала она. – Да, я эгоистка. И что с того? Я хочу видеть свою дочь счастливой. Вот почему я сейчас сражаюсь за нее». И потом проницательно заметила: «Со стороны Конни несправедливо обрушивать на Франческу то раздражение, которое он испытывает ко мне».

Фрэнсес, Мэрилин и Эвелин внимательно слушали ее и пытались понять. Они чувствовали искренность за пылкими речами Жа-Жа. Они почти понимали ее чувства.