— Да. Ресторан для тех, кто воевал с японцами. На Крестовском острове. Придете?

— Не знаю. Подумаю.

Был вечер. Электрические лампы довольно ярко освещали не только деревья и здания Крестовского острова, но также немногочисленную, прогуливающуюся здесь публику.

Ресторан «Инвалид» внешне ничем особенным от прочих строений не отличался. Мощный бревенчатый дом прятался в самой гуще острова, на пятачке при входе стояло несколько повозок и пролеток, из приоткрытых окон доносилась надрывная музыка русского романса.

Повозка с Таббой остановилась как раз напротив входа в ресторан, к гостье немедленно заспешил молодой швейцар в солдатской форме, помог спуститься на землю.

Артистка была одета в легкий шерстяной костюм с высоким воротничком-стойкой, на голове изящно сидела шляпка, роняя на лицо хозяйки плотную сеточку.

— Вы одна или вас ждут? — спросил швейцар.

— Ждут, — коротко ответила бывшая прима и двинулась к входу.

В зале ее действительно встречал Изюмов. Он заспешил к Таббе навстречу, поцеловал руку, распорядился, обратившись к метрдотелю:

— Проводите мадемуазель за полагающийся столик, а я со временем подойду.

Метрдотель усадил гостью за двухместный столик в самом центре зала, положил перед нею винную карту и удалился.

Артистка огляделась. Зал был довольно просторный, столиков на сорок, большая часть которых уже была заполнена, все официанты были одеты в солдатское обмундирование. Посетителями заведения, как и предполагалось, являлись в основном офицеры с боевыми наградами на мундирах, некоторые в бинтах, со следами ранений. Хотя за некоторыми столами просматривались также лица гражданские.

На небольшой сцене стоял белый рояль, за которым изящно музицировал господин с совершенно лысой головой.

Табба почувствовала на себе взгляды мужчин от разных столов, взяла винную карту, стала излишне внимательно изучать ее.

К ней приблизился совсем молоденький официант-солдат, робко поинтересовался:

— Сударыня определилась?

— Да, — кивнула она. — Бокал божоле.

Официант с поклоном удалился. Табба достала из сумочки коробку длинных тонких папирос, и к ней тотчас подсел грузный господин в офицерской форме.

— Разрешите представиться, штабс-капитан Куренной. — Он взял из пепельницы спички. — Позвольте поухаживать?

Она согласно кивнула, штабс-капитан зажег спичку, дал девушке прикурить.

— Кого-то ждете или скучаете? — поинтересовался офицер.

— Жду, — коротко ответила Табба, пустив в сторону дым.

— Возможно, я скрашу минуты ожидания?

— Не имеет смысла.

— Благодарю за откровенность. — Штабс-капитан несколько смущенно откланялся и вернулся за свой стол, где его ждали с насмешливым зубоскальством друзья.

Штабс-капитан что-то сказал им, и стол содрогнулся от дружного хохота.

Официант принес бокал вина, Табба сделала маленький глоток, одобрительно кивнула.

В это время на сцену вышел бледный, взволнованный, одетый в черный фрак Изюмов, при виде его публика довольно оживленно зааплодировала, а лысый пианист взял несколько упреждающих аккордов.

Изюмов окинул быстрым взглядом зал, определил стол, за которым сидела Табба, сделал пару шагов вперед и после вступления запел высоким и неожиданно хорошо поставленным голосом:

Уходит былое, уходит навечно,

Уходят как тени родные черты,

И руки упали, и всхлипнули плечи.

Разбитые судьбы, разбиты мечты.

Ах, девичьи руки,

Ах, если б вы знали,

Как нежно, как больно касанье погон…

Но кто же узнает,

И кто зарыдает —

Мы мчимся в войну за вагоном вагон.

Не плачьте, родные.

Пусть высохнут слезы.

Надейтесь и ждите, мы встретимся вновь,

Но вдруг не случится, останутся грезы,

Останутся муки, метанья, любовь.

Ах, девичьи руки,

Ах, если б вы знали,

Как нежно, как больно касанье погон…

Но кто же узнает,

И кто зарыдает —

Мы мчимся в войну за вагоном вагон.

Посетители перестали есть и пить, повернулись в сторону поющего, затихли, и когда Изюмов закончил романс, овация захлестнула зал.

Артист благодарно кланялся, прижимал руки к груди, что-то бормотал и все ловил взгляд Таббы.

Она слегка подняла руку, приветствуя его.

За одним столом поднялся офицер в наградах, поставленным голосом провозгласил:

— Господа!.. За многострадальную Россию-матушку троекратное «ур-ра!».

Присутствующие дружно поднялись, и зал вздрогнул от троекратного «ура».

Табба увидела, что к ее столику направляется черноволосый статный полковник с двумя Георгиевскими крестами.

— Князь Икрамов, — представился он и кивнул на свободный стул. — Позвольте присесть?

Табба пожала плечами.

— Прошу.

Князь опустился на стул, внимательно посмотрел на артистку.

— Не сочтите за бестактность, но ваше лицо мне очень знакомо.

— Вы видите его сквозь вуаль? — улыбнулась она.

— Да, даже сквозь вуаль. Мы не могли где-нибудь встречаться?

— Нет, князь. — Табба продолжала улыбаться. — Вы явно меня с кем-то путаете.

— И голос… Голос бесконечно знаком.

— Нет и еще раз нет. Вам показалось, князь.

— Я могу ангажировать вас на танец?

— Если я здесь задержусь.

— Я бы этого желал.

— Возможно, не судьба.

Полковник, откланявшись, удалился, и тут же к столику Таббы подошел метрдотель.

— Сударыня, вас просит к себе Арнольд Михайлович.

— Кто такой? — нахмурилась она.

— Хозяин заведения. Я вас провожу.

Артистка с некоторым колебанием поднялась и двинулась следом за метрдотелем. По пути поймала несколько заинтересованных мужских взглядов, в том числе вспыхнувший взгляд князя Икрамова.

Миновали кухню, прошли довольно узким коридором, столкнувшись с ярким кордебалетом, поднялись на второй этаж и вошли в открытую дверь кабинета хозяина.

Арнольд Михайлович, грузный, с красным лицом господин средних лет, выбрался из-за стола, двинулся навстречу гостье.

— Милости просим, госпожа Бессмертная. Вот уж никак не мог ожидать, что когда-нибудь посетите мой ресторан.

До слуха слегка доносилась веселая ресторанная жизнь.