Когда мерзлые тряпки застлали лицо, лишив Акитаду одновременно возможности дышать и видеть, он в порыве панического ужаса дернулся назад, случайно ударив затылком Ноами. Он услышал пронзительный вскрик, после чего получил мощный удар по голове, от которого весь обмяк. Сейчас он даже хотел оказаться в беспамятстве, но Ноами соблюдал осторожность. Акитада был все еще нужен ему — в сознании и в муках.

Он по-прежнему ничего не видел, но от удара по голове тряпка частично соскользнула с лица, и теперь он мог хотя бы дышать. Ноами, что-то бормоча, топтался вокруг него.

Продолжая обертывать Акитаду мокрым тряпьем, он вдруг приблизился к самому его уху со словами:

— Ну вот, уж это за час примерзнет так примерзнет! Лучше бы, конечно, окунуть вас в ледяной пруд — натуральнее выглядело бы. Ну да ладно, сойдет и так. Полагаю, мы с вами и так добьемся боли и страха на лице! Вы не представляете, как трудно всколыхнуть искусством человеческую душу, но моя ширмочка заставит людей ужаснуться. Ничто так не трогает человеческое сердце, как выражение страха и боли на лице другого живого существа. А страх-то, как вы знаете, многолик! На удивление многолик. Мне вот прямо не терпится посмотреть, как вы будете выглядеть, когда я вернусь. Если мне удастся добиться нужного эффекта, я помещу вас на первый план — в назидание всем грешникам. Посредством своего искусства я передам страх одного, ваш страх, всем, кто вас увидит. Ведь страх — это единственное чувство, способное удержать людские сердца от греха. Так вот, при помощи малой жертвы можно достичь великого добра. Ну а сейчас вы у меня…

Остальных слов Акитада уже не слышал — их заглушил плеск ледяной воды. Окатив его с головы до ног из бадьи, Ноами без единого слова ушел.

Акитаде теперь казалось, будто его жгут заживо. Такого холода он не испытывал, даже прожив долгие годы в заснеженной северной провинции. Он заставил себя перебирать в памяти истории о людях, которым удалось чудом избежать смерти от замерзания. Все они сначала погружались в сон и через некоторое время уже ничего не чувствовали. Вот ведь как расстроится Ноами! Акитаде показалось, что тело его уже начало окоченевать. Потом на память пришли ампутированные конечности. Те, кто не умер на морозе, все равно отдали ему свои руки и ноги, свои уши и носы, распрощавшись с ними навсегда. Ледяной холод действовал не хуже острого ножа.

Попытки двигаться и шевелиться спасали его до сих пор, поэтому он попробовал сделать это снова, начал дергать веревку, но мускулы, сведенные холодом, отказывались подчиняться его командам. Впервые за все это время он осознал близость смерти. Он будет медленно умирать здесь, в этих бамбуковых зарослях, на глазах у сумасшедшего художника, пожелавшего запечатлеть на бумаге его последние мгновения. Он будет умирать в одиночестве, зная, что рядом нет никого. Ахитада будет осмеян в смерти и потом, уже после смерти, в глазах тысяч людей, которые придут полюбоваться шедевром Ноами. Мысль эта перевернула всю его душу, вызвав в ней мощный протест.

Он снова принялся за борьбу, он дергался и вгрызался зубами в тряпку, он слышал собственные стоны, уносившиеся вдаль и терявшиеся там среди шороха бамбука и далекого звона храмовых колоколов, отбивавших часы. Ему удалось слегка ослабить веревку, так что он мог теперь чуть-чуть шевелить руками и плечами. Акитада вознаградил себя за это коротенькой передышкой, не прекращая между тем попыток пошевелить пальцами и запястьями. Ведь без них он не сможет развязать узел. Но все эти усилия оказались безуспешны — он так и не понял, сможет ли шевелить пальцами, а запястья жгло чудовищной болью. Зато эта физическая борьба не давала воде застыть на теле ледяной коркой, а одна из тряпок даже отвалилась.

Акитада попробовал прикинуть в уме свои возможности. Уже дважды во время своих самых отчаянных попыток растянуть веревку он случайно касался ствола. А вдруг ему удастся еще как-то приблизиться к стволу и перетереть веревку о кору?

С запозданием он вспомнил про бадью, в которой стоял. Он потерял контакт с ногами, когда перестал чувствовать их. Акитада сделал конвульсивный рывок вперед, вызвавший новое растяжение плечевых мышц, и опрокинул бадью. До земли ноги едва доставали, зато лодыжкой он чувствовал бадью. Вот если бы умудриться встать на нее!..

Чтобы поднять ноги, ему пришлось еще раз мучительно подтянуться на руках. Он промазал, только скользнув подошвами по деревяшке. Вгрызаясь зубами в кляп, пленник предпринял новую отчаянную попытку. На этот раз бадья каким-то образом немного передвинулась и прочно установилась в грязи под ним. Теперь он стоял на ногах, покачиваясь и рискуя соскользнуть с ее выпуклого донышка.

Благодаря этому достижению Акитада теперь смог поднести поближе к глазам свои руки, но тут же убедился, что такого прочного узла ему не развязать даже со свободными руками, которые теперь больше не походили на человеческие. О возможной потере рук он постарался не думать.

Вместо этого Акитада принялся соображать, как отделаться от веревки другим путем. Может, попробовать, откинувшись назад, прислониться спиной к стволу? Если не получится, он тогда снова попробует с бадьей. Он старался не думать о предстоящей боли и подался назад. Вот оно, дерево! Он коснулся ствола! Очень осторожно Акитада прислонился к нему спиной, чувствуя ею острую кору, теперь на нее перевалилась часть веса. Зато веревка опять сильно натянулась, она причиняла ему все новые и новые муки по мере того, как он пытался водить руками вверх и вниз в надежде перетереть свои путы.

Бадья под ногами раскачивалась, но он упорствовал, теперь уже плотно вдавив ее в грязь. Тряпка на лице сдвинулась в сторону, и Акитада жадно глотнул чистого воздуха, устремив взор к звездам. Облегчение пришло к нему вместе со слезами, которых он не мог остановить.

Он продолжал перетирать веревку, и эти движения превратились в автоматические, а боль стала фактом самого существования, доказательством того, что он еще жив. Он даже не почувствовал, как острая кора резанула по коже.

А потом веревка распалась, и он свалился наземь.

Акитада упал тяжело, совершенно не готовый к освобождению, и какое-то время лежал, ошеломленный, неспособный подумать о дальнейших действиях. Он лежал и видел над собой громаду дерева — его толстый ствол и ветви на фоне ночной синевы, усыпанной искорками звезд.

Потом Акитада наконец перекатился на бок и опустил руки, прижав их к груди. Это движение само по себе оказалось чудовищно болезненным, тогда он сделал передышку и снова попробовал пошевелить пальцами. Веревка, видимо, отвалилась полностью, потому что его запястья, черные от крови, были совершенно свободны. Акитада попытался согреть руки о живот и вскоре понял, что они двигаются. Слава Богу!

Теперь надо было подумать, как избавиться от кляпа. Он поднес руки к лицу, но в пальцах не было сил ухватиться за ткань, тогда он принялся тереться затылком и щекой о землю. Благодаря торчавшему из земли корню тряпку удалось чуть сдвинуть, и уже тогда Акитада смог вытолкнуть ее наружу языком.

Его вырвало, но тут же значительно полегчало, и он хотя с трудом, но сел. Полоска ткани с привязанным к ней кляпом оказалась замотанной вокруг головы и закрывала один глаз. Акитада пошевелил ее, сдернул и огляделся по сторонам. Дерево, как выяснилось, стояло посреди бамбуковых зарослей. Небо к тому времени заметно посветлело, звезды стали блекнуть. Скоро рассвет! Сколько же времени прошло? Ноами сказал, что вернется через час. Акитада мог сейчас закричать, позвать на помощь, но вдруг на крик прибежит лишь его мучитель? Разве сможет он справиться с ним, находясь в таком плачевном состоянии? Ноги его были связаны в лодыжках, развязать такой узел изуродованными беспомощными руками он не мог. Да к тому же ужасно дрожали колени — едва только попытавшись встать, он тут же упал.