в железке дырку в венчике ржавых опилок. Вспученный край, рыхлый склон и черная оплавленная шахта.

Кукуратор забрался на невысокий земляной вал и, морщась от жара, глянул вниз.

На краю шахты показалась рука. Потом локоть. Затем появилась обгорелая шляпа с пером — и кукуратор увидел спекшееся лицо Розенкранца с круглыми бельмами глаз в опаленных глазницах. На месте его сгоревших волос была липкая сажа.

— Я страдаю! — прошептал Розенкранц. — Брат мой, я так страдаю!

Он протянул руку, словно умоляя кукуратора прийти на помощь.

Кукуратор понял, что сейчас произойдет. Розенкранц выберется из дыры, снова превратится в эту рогатую тварь — и высосет из него душу вместе с жизнью. Черт играл с ним, как кот с пойманной мышью. Но была надежда, что у этой игры все-таки есть правила… Ведь Розенкранц сам хочет уйти. Должен же существовать способ ему помочь?

— Убейте меня, — попросил Розенкранц. — Пожалуйста, убейте!

Кукуратор осторожно спустился к краю дыры, изловчился и ударил Розенкранца каблуком в голову.

— О-о-о! — закричал Розенкранц. — Сильнее! Прошу вас! Сильнее! Уничтожьте меня наконец!

— Я и пытаюсь, — пробормотал кукуратор и ударил еще раз, с размаха, уже не стесняясь бить по ожогам и крови.

— Ах! — застонал Розенкранц. — Ах!

Его рука соскользнула с края дыры, неловко мотнулась, а потом невозможным и совершенно подлым образом удлинилась, изогнулась — и схватила кукуратора за ухо.

Кукуратор потерял равновесие, ударился спиной о землю — и понял, что падает в черную жаркую тьму.

Рядом летел его боевой алюминиевый чемоданчик, покрытый царапинами и вмятинами. Похоже, один из мячей Розенкранца отломил его от запястья, хотя неясно было, как такое могло произойти.

И тут что-то странное случилось со временем. Оно замедлилось.

Кукуратор увидел парящего рядом Розенкранца. Даже в полутьме его ожоги и раны выглядели страшно.

— Ну что, довольны? — беззвучно спросил Розенкранц.

Кукуратор не удостоил его ответом.

— Вы победили? Или проиграли?

Кукуратор снова промолчал. Он сражался честно, и если победу украли у него, в этом не его вина… Розенкранц засмеялся, и кукуратор понял, что тот знает все его мысли.

Время окончательно остановилось. Теперь они висели в темной пустоте почти неподвижно. Кукуратор догадывался, что Розенкранц управляет не временем, а восприятием, заставляя его переживать происходящее на другой скорости, как бывает во время фехтовального поединка. А может быть, даже эту мысль диктовал ему Розенкранц.

И все-таки я по ним вдарил, с торжеством подумал кукуратор. Прямо по центрам принятия решений. Не знаю куда, но куда-то Берни замазафачил. Боевой имплант они не контролируют. Симуляция может показывать что угодно, но на месте врага осталась только дымящаяся дыра…

— Вы еще можете победить, — сказал Розенкранц.

Кукуратор понял, что внешний контроль над его мозгом ослаб. Из него сразу же понеслись скомканные, полные злобы и боли смысловые клочья:

— Я не знаю, с какой чертовой программой я сейчас говорю, но…

— Не тратьте время на истерику. Станьте тем, чем вы хотели быть! Вам нужно найти вход в наш мир. Смотрите внимательно, не пропустите! Сейчас или никогда!

Кукуратор по-прежнему падал в шахту, и до жаркого дна было уже недалеко — но Розенкранц, похоже, решил уничтожить его еще до удара. Он наваливался на кукуратора изнутри его мозга, пер из каждой извилины, разрывал на части, словно шипастый стальной шар, разбухающий в самом центре души…

И, когда до дна оставалось всего несколько метров, кукуратор понял.

Выход и спасение были в том, чтобы стать Гольденштерном. Ему уже намекали на это, нарядив в средневековое платье и выдав рапиру, а он все упорствовал и играл в войну… Но разве не об этом он всегда мечтал?

И кукуратор сдался. А сдавшись, вспомнил, что он и есть Гольденштерн — и всегда был им.

Предчувствие счастья, какого не бывает на земле, охватило его душу. Да разве можно войти в высший мир иначе? Нет путей кроме торного, истинно так…

Как только кукуратор перестал сопротивляться и бороться, Гольденштерн пророс сквозь него тысячью невидимых нитей, заполнив его целиком.

Теперь он понял все.

Атон Гольденштерн заканчивал очередной спуск в человеческий мир — в его подробнейшую и неотличимую от реальности копию. Его земная жизнь была на сто процентов правдоподобной и ничем не отличалась от настоящих земных жизней — кроме того, что была симуляцией, сшитой из множества имплант-фидов. «Кукуратор Добросуда» — это была просто маска, такая же точно, как остальные маски Земли.

Гольденштерн рассказывал себе запутанные страшные истории, от которых перехватывало дух. И все, кого он встречал, тоже были Гольденштерном, просто носили другие личины. Просыпаясь, Гольденштерн постигал, что был ими всеми. И эта секунда теперь была у кукуратора впереди.

Дно шахты было невозможно близко, но кукуратору не суждено было до него долететь. Кино кончилось.

Атон Гольденштерн вновь становился собой. Свободным. Всесильным. Вечным. Бесполым. И в этой алхимической трансформации праха в божество и заключалось высшее из возможного. Единственный способ по-настоящему уподобиться Вседержителю.

* * *

Атон Гольденштерн проснулся под бесконечным куполом своего храма, захохотал, расправил все шесть огненных крыл — и взвился в сияющее золото своего личного неба.

Купол был огромен — и даже с бесконечной силой и скоростью Гольденштерна подняться к его высшей точке было не так просто.

Гольденштерн возносился выше и выше, и все лучше понимал, кто он и какой властью обладает. Он вновь обретал свои сверхспособности — и чувствовал, как склоняются перед его величием баночники всех таеров, каждого из которых он мог ощутить и коснуться десятком непостижимых человеку способов. Некоторые, видя его восход, трепетали. Другие — из высших таеров — тайно верили, что стоят выше своего солнца. Но так считают во всех мирах: везде старшие ангелы соблазняются данной им властью и хотят отпасть от Господина.

Таков был путь — нырнуть в тщету и боль, чтобы выйти из нее и вознестись к несравненному счастью. Быть всем. В этом и заключался смысл названия «Гольденштерн Все». Высокий, тайный и прекрасный смысл.

Он летел все выше и быстрее, поднимаясь сквозь разреженные слои бытия, пересекая границы возможного — и наступила секунда, когда он ясно вспомнил, как только что одновременно был забывшимся в вечности Шарабан-Мухлюевым, баночным вождем сердоболов, шейхом Ахмадом и его шахидками, генералом Судоплатоновым, генералом Шкуро (и просто так, и в шкуре кота Феликса), своим собственным зеркальным секретарем и так далее. Он был каждым из них и никем.

Его личная симуляция была совершенна. Он был бесконечно счастливой богоподобной и всесильной сущностью, для развлечения распавшейся на множество жизней, ограниченных и полных боли. И теперь цепная реакция вовлекала в сферу его восприятия даже те огоньки сознания, которые изначально не были частью