В августе она поступила на вечернее отделение истории искусств с правом посещения, аттестат Александры не дотягивал до нужного балла на дневное. Работа в музее и библиотечные сидения отлично заполняли дни, вечера заполнялись соседскими гостями и трезвыми посиделками.

Философ Борис не брал в рот ни капли и другим запрещал в своем присутствии. Охотно объяснял, что папаша у него пил запоем, спасибо, насмотрелся всласть. А после того, как мать пыталась защититься от побоев, схватив, его, двухлетнего, на руки, осталось легкое заикание. Родом Борис был из древнего города Касимова, звал себя «глубинным самородком», с удовольствием вспоминал, как в детстве его считали тронутым, а в школе побаивались даже учителя. Базовое образование ему пришлось получать в местной библиотеке или по почте. В Москве талантливый провинциал резвился, как рыба в воде, девушки к нему ходили вереницей и менялись каждую неделю. Борис хвастался, что заговаривает их по примеру индийских йогов, конкретно поясняя, как выманить змейку из корзины, потом отправить обратно.

Аспирантка Марина, медицинский психолог, объясняла, что подобное поведение – обычное свойство незаурядных личностей, это не отклонение, а легкая социопатия, и большую ошибку совершают те, кто ставит особенности в вину носителям. Их следует принимать такими, какие они есть. Но общество вокруг себя такие типажи организуют отлично, смотри, как у нас приятно, это его заслуга.

Марина, скромная тридцатилетняя девушка, препарировала и её в рамках придуманной истории, анализ был сделан со всей возможной тактичностью. Особенности её поведения, оказывается, объяснялись симптомом искусственно задержанного детства. Бывают случаи, толковала Марина, когда родители или один из них, неосознанно сопротивляются взрослению ребенка. Когда наступает отроческий период, им кажется, что сын или дочь меняются в худшую сторону, становятся другими и чужими.

Поэтому родители стараются удержать их в удобном и понятном детском состоянии, полагая, что это принесет пользу. Всеми силами дают понять, что любой признак взросления – недопустимо, плохо, опасно, вызывает у них гнев и неприятие. Родители таким образом совершают принуждение, причем настолько серьезное, что результат часто бывает катастрофическим. У неё это вылилось в уход из дома, разрыв семейных связей, случайный выбор пары и перемену жизненных обстоятельств. На самом деле случился отложенный подростковый бунт, который легко проходит в обычных рамках, если состоится вовремя.

Дай бог, толковала Марина, чтобы вы с парнем получили желаемое, то есть свободу и нормальные отношения, привязанность может прийти потом. Тогда будет время мириться с достаточно неповинными родителями. Если нет, то возвращаться домой будет труднее, но со временем все равно придется. А пока, если ей хорошо здесь и сейчас, это благоприятный признак, она развивается правильно, наладила общение со сверстниками, работает и учится – все в допустимой норме. Бывает хуже.

И еще Марина предупредила: если она поймет, что этот брак ошибка, то не нужно себя принуждать, каждый в этой ситуации получил свое, можно менять матрицу поведения на другую, девочка она достаточно умная и ответственная. Просто родители перестарались с заботой, приняли свои комплексы за желание лучшего будущего для дочери. Стало интересно, из откровений Марины потом выросла идея учиться и этим премудростям. Разумеется, сначала освоив искусства древних цивилизаций, в особенности японское, оно было непохоже ни на что…

* * *

Тем временем, конкретно в зиму, до Нового года случился нежданный роман, до сих пор вспоминается, как волшебная сказка наяву. Как японская цветная гравюра 15-того столетия от Р.Х. В реальности была тонкая книжица в шелковом переплете размером с ладонь, на ткани тонко выписано слово ЖЕМЧУГА.

Она вошла в квартиру на Самотеке с морозного солнечного захода, сугробы во дворе отливали голубизной, и в низких окнах пылали багряные отблески. В коридоре её встретил Борис с чайником в руке и позвал на минуту.

– Заходи, полюбуйся, – предложил он, проходя на кухню. – Уверяю, такого ты не видела. Обломки исчезнувшей цивилизации.

Она мигом сбросила пальто и зашла к ним в комнату при свете уходящего солнца в двух окнах. Олег неохотно расстался с шелковым чудом, цвет переплета казался лилово-серым в косых лучах заката. Да, именно так и было, она запомнила.

На титуле значилось «Жемчуг белый», первое стихотворение открылось так:

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры.

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры…

Дальше попалась страничка с надписью «Жемчуг розовый», и Олег, терпеливо ждавший рядом, сказал в пояснение: «Это Гумилев, напечатали всего пару десятков, эстетический вызов, надо понимать…»

Олег, студент с журналистики приехал из Одессы, хотя никто его за одессита никогда бы не принял. Более всего Олег походил на литературного немца – белесый, педантичный, немногословный. Хотя писал отличные пробы пера. Вернулся из кухни Борис и заметил, что публика увлеклась сверх меры, пора накрывать на стол. Олег извинился, осторожно принял книжку и протянул в неосвещенный угол комнаты. С низкой тахты поднялся темноволосый юноша, взял книгу и вернул ей, не говоря не слова.

– Это Гриша, земляк и приятель, – рекомендовал Олег. – Выучился в «Щуке», играет в детском музыкальном, попутно увлекается Серебряным веком.

– А я знаю, кто вы, – сказал Гриша, не отводя от неё глаз. – Вы таинственная и прекрасная незнакомка.

Интонация и слова были взяты из любимой с детства «Золушки», а новоявленный принц ничем не уступал киношному образцу, был высок, изысканно красив и трогательно застенчив. Голос накрывал комнату, как колокол малинового звона.

– Прошу взять во внимание, – вмешался Борис, расставлявший тем временем по столу разномастную чайную посуду. – Что принц женат, книжка назначена супруге в подарок. К слову сказать, незнакомка тоже несвободна, правда, запамятовал, в каком сейчас статусе – помолвлена или уже замужем.

– Это совершенно неважно, – потерялся Гриша. – Возьмите, читайте, я подарю что-нибудь еще…

– Когда карета превратится в тыкву, книжка останется на память, – Борис продолжал тему, но его никто не слушал.

Через десяток лет, может быть, больше, она встретила Гришу на жаркой московской улице, около наземного перехода. Была тогда на большом месяце беременности, платье расходилось широкими фалдами, но ничего не скрывало. Они отошли от проезжей части в тень и стали говорить ни о чем, почти не слыша ответов на обиходные вопросы, только смотрели друг на дружку безотрывно.

– У меня двое дочек, трех и семи лет, – Гриша показывал ей фото с чудесными малышками. – А как ты?

– Как видишь, – улыбнулась она и глянула вниз.

– Я не заметил, извини, – сказал Гриша растерянно. – Я на лицо смотрел, ты