Но это последняя часть радения, а обычно все начинается легко, играючи, с мугама, — с кяманчи Ильхана, над которой голосом возвышается Хашем, он ходит и не садится, ходит вокруг пригорка, распевая стихи Хлебникова, распевается сам, немного жутковато декламирует «Смехачей» раз за разом, потом зачинает «Зангези», по мере которого к ним с Ильханом присоединяются другие инструменты. У Хашема тонкий слух и слабый голос, он держит у уха гавал, прижимая ободом к скуле, — зеркало голоса: слюдяно-прозрачный бубен, в который потом начинает понемногу звонко бить. Я не понимаю всей этой какофонии, хотя мне и чудится, что в каких-то местах ее проносятся искры откровения.

8

Перед радением барана свежуют, подрезая короткими резкими движениями. Чем жирней баран, тем он более белый от жира, тучная свеча, светится, когда снимают с него шкуру — грязную, с сосульчатыми клочьями. Животное со снятой шкурой обновляется, преображается в иное сытное качество, с праздничным оттенком, — когда с него чулком сползает потихоньку громоздкая овчина, по объему сравнимая с самой тушей. Шкура подрагивает по мере того, как лезвие по кругу обходит изнанку — седалище, грудь, шею. И вот вспарывание колыхнувшегося брюха открывает миры: вываливается глянцевитый ливер, упруго дрожит, хрустит на зубах кусочком печенки — так полагается, такова часть награды тому, кто свежует, он тоже хозяин животного, ибо поженил его смертью.

Русский язык Хашем преподавал егерям тоже с помощью Хлебникова, заставляя выучивать их наизусть из «Творений» каждый день по несколько строк. К вечеру спрашивал с них. В течение дня во время работ, передыхая, опершись на черенок лопаты, егеря вынимали из кармана список со школьной доски, которую на летнее время спускали из конференц-зала Северного кордона на площадку, где проходили линейки. На ней утром печатными буквами Хашем выписывал задание. Егеря заглядывали в бумажки и бормотали: «Немь лукает луком немным», «Под круги солнечных ободий», «Отсюда море кажется выполощенным мозолистыми руками в синьке», «Зангези жив, Зангези жив»… И воздух потом вечером был полон их лепета, который сливался потихоньку в хор. Хор этот обучал самого себя. Так в песне ставится произношение.

Хашем желал видеть свое воинство читающим наизусть боевые песни Хлебникова и неспособным к чтению русских газет. Подлинная заумь совершала свой смысл.

9

Подсчитывая джейранов, мы летали по Ширвану на разваливающемся «газике», старше нас обоих лет на десять. Машина рассыпалась, плясала всеми частями, в полу сквозь рваные дыры бежала земля, пахучим маслом из них брызгала срезанная полынь, дверь то и дело перекашивалась, отпадала, замок не держал, но эта лихая хлипкость, легкость чуда, с которым все-таки заводился и трепетал вот здесь, у колен мотор, сочеталась с особенной приветливостью ландшафта. Новый джип выглядел бы в этом ландшафте вызывающе.

…Хашем вставляет в магнитолу кассету, и по степи с помощью колонок, вынесенных на крышу, разносится мугам. Через полчаса мы прибавляем ход, чтобы стая хубар оттянулась подальше из-под колес.

Главное в нашей задаче — приучить дрофу-красотку гнездиться в одном месте, с тем чтобы очень осторожно это место охранить от хищников. Мы объезжаем этот район по периметру и фиксируем центр: «Баяты Шираз» звучит больше получаса. Хашем заворожен работами фон Фриша, это его научный кумир, открывший язык пчел, доказав наличие у этих прямокрылых солярной навигации в поисках корма. Тонкость и изобретательность работы с пчелами — вот что перенимает у Фриша Хашем, занимаясь хубарами. Он придумал выращивать хубар так. Подкладывает найденные яйца индюшкам, те выращивают птенцов. Хашем их вскармливает, стараясь не показываться им на глаза. Пока вскармливает, включает им регулярно мугам. Мугам звучит долго, в конце его поступает еда. В юном возрасте он выселяет их в Ширван, в определенный квадрат, ночью. Там он монтирует акустическую систему, засыпает песком провода и т. д. Мугам звучит из-под земли. Затем в течение месяца сбрасывает с дельтаплана в районе мугама корм. Так окончательно хубара закрепляет в памяти место и мелодию жизни. В дальнейшем задача Хашема — с ружьем и капканами охранять этот заданный квадрат от естественных врагов хубары. Все это трудоемко, но действенно.

Во всех остальных случаях выращенная хубара не способна к жизни в неволе. Она либо увязывается вечно за человеком, одомашнивается пагубно, либо оказывается совершенно не способна выживать в свободном состоянии. Так же и человек. Если прикреплен он к кормящей, порабощающей идее повелителя, то он неспособен жить в свободном состоянии.

Но главное — Хашем учит хубару летать. Оперившиеся птенцы разбрасываются им с кайта. Это единственный импринтинг, который он позволяет себе оставить на память птицам; чтобы потом их спасти.

Я сказал Хашему:

— Возьми меня в егеря.

— Да пошел ты, — недоверчиво зыркнул Хашем.

— Возьмешь?

— Условия равные. Никаких поблажек, — осмелел Хашем и обратился к Рустему: — Возьмите с собой две тачки, на обратном пути загрузите илом, удобрите огород. И так каждый день теперь.

— Хорошо, меалим, — склонился Рустем.

Я получил разнарядку отправиться вместе с Рустемом прочищать русло канала, питающего озеро. Так свой первый рабочий день в Ширване день я провел по колено в иле, орудуя мотыгой, иногда выбираясь на берег, чтобы снять с лодыжки пиявок, чуя, как подсыхающий ил стягивает панцирем кожу.

На двенадцатый день аврального труда, уже видя на горизонте камышовое море озера, четвертый день не подозревая, где находится Хашем, я был вполне счастлив, поскольку уже питался здоровой злостью, готовый посмотреть себе в лицо и понять, чего хочу от себя и мира.

Я съездил к Керри и объяснил ему, что остаюсь пока в Ширване. А в воскресенье я привез его знакомиться с Хашемом.

Керри, как и большинство его сослуживцев по Насосному, получил назначение через одного из бесчисленных контракторов DynCorp, более занятого в Афганистане. Видимо, последние два месяца талибы всерьез потрепали охранников Хамида Карзая, в силу чего выплаты по страховым обязательствам сильно обнажили русло финансового потока. Керри остался в марте без зарплаты, и пришлось ему перехватывать у меня. Это дело мы хорошо отметили небольшим, всего двухдневным загулом.

Хашем определил мне ротацию по кордонам, Аббас вписал меня в штатное расписание, и не прошло и месяца, как я перезнакомился со всем начальством и егерями. Вот несколько примечательных парней.

Рустем — строгий, широкоплечий, рослый, бывший нефтяник, всегда в пиджаке, белая тенниска, довольно молчалив в общении, управляется в основном с белой полуразвалившейся «Нивой»; говорит: «Вчера у озера трех волков видели — каждый больше барана. Но человека волки не тронут, если сам на рожон не полезешь, человека они боятся. Летом они совсем мирные, летом они сытые».

Вагиф — матрос торгового флота; невысокий, благообразный, щеголеватые тонкие усики, прилизанные, начинающие редеть надо лбом волосы; говорит: «Советский союз был раем. Работа — сплошная загранка. Отдых — сплошной курорт». Работник в чине прораба.