— Я? Полагаю, я тоже сбежала, — отвечает Юная Мисс на вопрос Мины.

Слушатели заинтригованы. Неудивительно, что девушка возраста студентки колледжа путешествует без сопровождения. Общинная атмосфера вагона третьего класса гораздо безопаснее, чем первого (второго класса тут нет), в отдельном купе с запирающимися дверями женщина более уязвима перед случайным соседом.

— Монашкам в колледже было на меня наплевать, — признается она. — Наверное, потому, что мне наплевать на них.

— А ваши добрые отец и матушка?

— Матери у меня больше нет. Отец не слишком обрадуется, конечно.

Филипос с волнением осознает, что они с ней оказались в похожем затруднительном положении. Ее признание уменьшает болезненность отступления в Парамбиль. Но Юная Мисс легче переносит свое возвращение. Он замечает крест на ее ожерелье — она, должно быть, из христиан Святого Фомы, хотя все разговоры в их купе с пассажирами из Мадраса, Мангалора, Виджаявада, Бомбея и Траванкора до сих пор велись по-английски.

Мина сочувственно хмыкает:

— Да к чему вообще этот колледж? Трата времени. После свадьбы будет все равно.

— Надеюсь, мой отец тоже так думает. Но я не готова к замужеству, Мина. Еще не сейчас.

Вскоре и Мина вытянулась на полке, и вот уже бодрствуют только три нюхача. Полка Филипоса — та, на которой они сидят, он сможет улечься отдыхать, только когда лягут остальные. Карандаш Юной Мисс летает по кремовым страницам блокнота, размером вдвое большего, чем у него. Филипос дождаться не может, когда же Арджун отправится на свое место, но тот все делает какие-то подсчеты на программе скачек. Но ведь когда Арджун ляжет спать, Филипосу придется набраться смелости, чтобы разговаривать с Юной Мисс. Перо его сочится сверкающими чернилами, давая голос внутреннему диалогу, который, возможно, всегда звучал внутри. Как это, оказывается, будоражит. Почему же Чернильный Мальчик, как прозвал его Коши саар, так поздно пришел к этому открытию? Сколько прозрений и откровений растворилось в эфире только потому, что не были записаны?

Из блокнота выскальзывает сложенный листок. Это список возможных профессий, которые он рассматривал, — профессий, которые не требовали ни учебы, ни нормального слуха. В памяти всплывает болезненное воспоминание, как однокурсник поворачивается к нему со словами: Проснись! Это разве не тебя вызывают? Обескураженный Филипос убирает листок. Впрочем, все профессии из этого списка он уже вычеркнул. Да, он и раньше понимал, что слух у него не такой острый, как у остальных, но в обособленном мире средней школы, сидя за первой партой настолько близко к учителю, что порой долетали даже капли слюны, он справлялся. Ему всегда казалось, что бремя заботы о том, чтобы быть услышанными, лежит на других людях. Вплоть до настоящего момента всю жизнь его врагом была вода — Недуг, — которая и являлась настоящим препятствием; вода ограничивала его возможности. Но никогда — слух.

Юная Мисс ушла умыться. Арджун забирается на среднюю полку и очень быстро начинает похрапывать. Если Юная Мисс решит лечь, Филипос должен снять свой багаж с ее полки. Он убирает громоздкую коробку с радиоприемником, пристраивает на полу. Потом хватается за сундук, набитый книгами, подтягивает его к краю, наклоняет, но тот накреняется, грозя обрушиться прямо на Филипоса. Пара крепких рук — Юной Мисс! — приходит на помощь, и вместе они опускают сундук на полку. Она улыбается, как будто они вместе совершили сверхчеловеческий подвиг. И ждет чего-то.

— Пожалуйста, — говорит она, глядя прямо в глаза Филипосу.

Он не поблагодарил! Наверное, все оттого, что она так близко. Опьяненный ароматом ее мятной зубной пасты, он забыл о манерах, забыл вообще обо всем.

— Простите! В смысле, спасибо. И спасибо, что позволили носильщику… — Ужасно неловко так откровенно таращиться прямо в ее зрачки. Он никогда в жизни не смотрел так долго в глаза никакой женщине, только родным. Поезд как будто завис в пространстве.

— Ваш сундук словно кирпичами набит, — как ни в чем не бывало замечает она.

— Да, все книги, какие смог купить. (Она сказала «книгами» или «кирпичами»?) А в том еще больше, — показывает он под сиденье.

Она обдумывает информацию.

— А эта коробка? Тоже книги?

— Радиоприемник. Понимаете, я еду домой. Примерно по тем же причинам, что и вы, — выпаливает Филипос. А как же планы выдумать историю? — Не из-за монашек, но меня тоже исключили из колледжа. Проблемы с моим слухом… как утверждают. Но я доволен. Возможно, это благословение. — Он потрясен собственной откровенностью.

— Для меня тоже, — кивает она. — Я изучала ведение домашнего хозяйства, — она скривилась и тут же рассмеялась, — которое, безусловно, можно изучать и дома. Впрочем, можно было и остаться в колледже. Но это не по мне.

— Мне очень жаль.

— О, не стоит. Как вы сказали, это благословение.

— Что ж… А для того, что хотел изучать я — литературу, — не было нужды оставаться в Мадрасе. И мне ничто не сможет помешать. Единственное, что я знаю наверняка, — я люблю учиться. И люблю литературу. Благодаря книгам я смогу переплыть семь морей, загарпунить белого кита…

Она перевела взгляд вниз:

— Но, в отличие от Ахава, у вас обе ноги на месте.

Она знает его любимую книгу! Филипос беспомощно следует за ее взглядом, как будто подтверждая, что у него и в самом деле две ноги. И хохочет.

— Да, — с чувством соглашается он. — Мне повезло больше, чем Ахаву. Жизнь ломала меня и била, но мне хочется верить, что я стал лучше[170].

— Молодец, — поразмыслив, не сразу отвечает она. — А вместе с радио к вам придет и весь мир, верно?

Он никогда не произносил столько слов, беседуя с женщиной своего возраста. Филипос не сводит взгляда с ее губ. Она задала вопрос. Он уже призвал Ахава. И Диккенса. И вообще, наверное, звучит чересчур напыщенно. Нужно разрядить обстановку шуткой. Но что, если шутка покажется дурацкой? Кроме того, ни одна не приходит в голову. Он открывает рот, собираясь заговорить, произнести что-нибудь умное… но, Господи Боже, она так прекрасна, у нее такие светло-серые глаза… И она видит каждую мысль, болтающуюся в