Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В течение всей недели Филипос терпел тиранию старшекурсников в общежитии, но это беспокоило его гораздо меньше, чем чувство неуверенности на занятиях. Он как будто оказался в стране, где люди говорят на другом языке. Он берет конспекты у однокурсников и переписывает их. Учебники, которые он купил на рынке Мур, — толстенные «Поэты Елизаветинской эпохи» и «Средневековая английская литература» — ужасно скучны. За исключением «Шекспир: Введение», нет ни единой книги, которую он читал бы с удовольствием.
На третьей неделе учебы Филипоса разыскал посыльный от профессора Браттлстоуна. И вот юноша уже ждет вызова в приемной. Профессор предлагает сесть.
— Как ваши дела с учебой? — интересуется профессор, медленно направляясь к своему столу.
— Очень хорошо, сэр.
— Прошу простить, что задаю этот вопрос, но вы… плохо слышите лектора?
Филипос удивленно замирает.
— Нет, сэр! — автоматически отвечает он. Дрожь пробегает по телу. Древний инстинкт подсказывает, что он в опасности и загнан в угол, внутренний зверек затравленно моргает при виде преследователя. Браттлстоун разглядывает юношу с откровенным любопытством, почти с сочувствием.
Затем отворачивается и начинает поправлять книги на полке. Потом вновь поворачивается к Филипосу и смотрит на него вопросительно:
— Вы слышали, что я только что сказал?
Филипос чувствует, что тонет. Он вновь мальчик, который упорно пытается научиться плавать, но неизменно идет ко дну; его вылавливают, и он отплевывается грязью, пока лодочники хохочут, сгибаясь от смеха.
— Нет, — тихо признается он. — Нет, не слышал.
— Мистер Филипос, я был свидетелем того, как вы попали в опасную ситуацию на Центральном вокзале. Убежден, вы это помните. Некоторые — хотя и не все — ваши преподаватели заметили, что вы прислушиваетесь во время занятий. Что когда вам задают вопрос, вы либо не слышите его, либо ваш ответ неудовлетворителен, потому что вы не поняли, о чем вас спросили. Боюсь, ваша глухота может оказаться достаточно серьезной и помешает вам продолжить обучение.
«Глухота». Слово обрушилось как удар дубиной по затылку. Назовите его невнимательным, скажите, что он непригоден, недостаточно усерден, но только не это. Я не глухой. Вопрос в степени. Люди ведь по большей части либо бормочут себе под нос, либо говорят обрывками фраз, а то и вовсе шепчут. Филипос гнал от себя это страшное слово. Он презирает ярлыки, которые отвергают людей. Не умеет плавать. Не слышит. Не…
В молчании, которое последовало за страшным словом, Филипос расслышал многое: тиканье больших часов, скрип кресла, в которое уселся директор. Ему, должно быть, тоже неловко.
В конце концов Браттлстоун подводит итог:
— Мне очень жаль. Я направлю вас к врачу колледжа. Он, возможно, порекомендует обратиться к специалисту. Я не вижу для вас возможности продолжать обучение, если ваш слух не улучшится. Будьте готовы.
глава 41
Преимущество недостатка
1943, МадрасНо он не готов. Не готов к тому чувству облегчения, что охватило его, — облегчения, смешанного с унижением. Облегчения, потому что его тело, должно быть, знало, что колледж будет в тягость, а душа рвалась в Парамбиль. Его романтические представления об изучении английской литературы жестоко раздавлены сухими текстами и еще более сухими лекторами — судя по конспектам сокурсников, которые он листал. Он тайно мечтал о чуде, которое освободит его, но не готов к такому унизительному исходу.
Как и не готов к очереди, змеящейся у «Клиники уха, горла и носа» при Центральной больнице прямо напротив Центрального вокзала. Пациент дышит в шею пациенту до самой смотровой табуретки доктора Сишайи, и никто не задерживается на этой табуретке дольше минуты. У доктора Сишайи челюсти бульдога, рык бульдога и дыхание бульдога. Он поворачивает Филипоса на крутящемся сиденье, захватывает мочку его уха своей лапой мастифа, настраивает налобное зеркальце так, чтобы разглядеть ушной канал, потом крутит Филипоса в другую сторону, проделывая все то же самое с другим ухом.
Сишайя прижимает кулак к уху Филипоса и приказывает:
— Скажи, что услышишь.
— Услышу что?
— Неважно.
Доктор повторяет в другое ухо, разжимает кулаки и поправляет часы на запястье. Потом прижимает к разным местам звенящую вилочку, устало вздыхая: «Скажи, когда звук затихнет» и «Ты одинаково слышишь обеими сторонами?» — не обращая внимания на ответы Филипоса. Осмотр окончен, Сишайя царапает несколько слов на листке бумаги.
— Барабанные перепонки у тебя в порядке. Среднее ухо в норме. Покажешь санитару это направление. Он отведет тебя к Гурумурти на аудиометрию.
— Так я здоров, сэр?
— Нет, — не поднимая головы от бумажек, бросает доктор. — Я сказал только, что проблема не связана с барабанными перепонками и слуховой косточкой — с костными структурами уха. Это мы могли бы вылечить. Проблема с нервом, который передает звук в мозг. У тебя невральная глухота. Распространенная вещь. Наследственная. Ты совсем молод еще, но так бывает.
— Сэр, а есть лекарство для лечения нервов…
— Следующий!
Следующая пациентка, тетка с красным грибообразным наростом, торчащим из ноздри, сталкивает своей задницей Филипоса с табурета, и санитар ведет его к другому доктору.
Вадивел Канакарадж Гурумурти, бакалавр (не аттестован), не слышит, как они стучат в дверь, не слышит, когда они входят и окликают его по имени, он озабоченно выписывает что-то измазанными в чернилах пальцами, стол перед ним завален бумагами, покрытыми его каракулями. Санитару в итоге приходится орать:
— ГУРУМУРТИ СААР!
— Да?.. А, да, добро пожаловать! — Доктор торопливо отодвигает бумаги и читает направление. — Студент колледжа, аах? О… как жаль. — И ему действительно жаль, в отличие от Сишайи, который едва заметил Филипоса. Пациенты Гурумурти, должно быть, очень глухи, потому что разговаривает он неестественно громко. — Не беспокойтесь! Мы вще проверим! И слуховой, и вестибулярный. Сделаем полную проверку вщего!
Тесты у Гурумурти посложнее, чем у Сишайи. С помощью звукового генератора выясняется, что Филипос слышит частоты, которых не улавливает сам Гурумурти, — у сурдолога слух еще хуже, чем у его пациента. Доктор использует