так мучила резь в паху, так у него там дергало сейчас и жгло, что он забыл и про пассажиров, а думал только о том, чтоб не обмочиться на глазах у всех себе на ноги. Он и так-то по эту сторону двери оказался случайно: в армии не служил, дробовика своего боялся, даже правильно взять не умел и уверен был, что такой очевидный позор уже точно ему не простится.

А бодяга у входа как нарочно затягивалась. Кто-то предложил голосовать, а потом еще кто-то — жеребьевку, и одни заорали: да, именно, голосование, а другие: жребий, жре-бий! И он подумал было, что можно будет успеть — в суматохе, пока станут писать бумажки, как-нибудь тихонько отлучиться на минутку, спрятаться и отлить — у стеночки, за машинами. А вонючий дробовик отставить в сторонку или прямо так, с дробовиком. Но мордатая баба в костюме сказала «нет», безо всяких уже речей — просто подняла руку и сказала «нет», и никакой жеребьевки не получилось. Все даже орать перестали, как если бы сразу поняли, что спорить тут без толку и что бабу лучше не злить. К тому же вид у нее стал такой, словно она уже разозлилась до крайности, и ровно по этой причине проситься сейчас отойти по нужде тем более было нельзя. Водитель автобуса Руза — Кунцево скрестил ноги потуже и попробовал думать про свой маршрут: бетонка, Ильинское шоссе, Николина Гора, МКАД. Николина, Ильинское, бетонка.

— …Тратите наше с вами общее время, — говорила между тем проклятая баба. — Список уже составлен, сейчас я буду называть фамилии...

— Ну как это составлен! — вскинулась вдруг какая-то тетя в шортах. — А кто составлял-то его? Чего ж вы построили маленькое такое, что никто не поместится! — и вдруг зарыдала, широко раскрыв рот.

— Блатные поместятся! — снова встрял тот же самый в брезентовой кепке. Он вроде наоборот почему-то радовался и даже огляделся, как будто ждал, что ему захлопают. — Для своих и строили, куплено у них все! Денежки, наверно, собрали тихонько!

И все опять заорали.

— Да совести нету у них!

— А-мо-раль-но!

Тетя в шортах рыдала, и кто-то еще рыдал, а кто-то полез на Майбах, и снова загавкал бледный мужик с кобурами под пиджаком — отошли, отошли, сказал! Водитель автобуса понял, что вся бодяга пойдет сейчас по новому кругу, мысленно застонал и прижался спиной к стене. Ему было совсем уже худо.

— Я не понимаю просто, как мы будем выбирать! — жалобно сказала очкастая дама, которая недавно предлагала спать по очереди. — По какому принципу — женщины и дети? Да все равно же больше получается!

По красным щекам у нее градом лил пот. У всех по лицам градом катил пот, как если б они толпой набились в парилку. Ладони у водителя автобуса стали совсем мокрые, и дробовик тоже стал горячий и скользкий. Но горячее всего была тяжесть в паху, раскаленный колючий шар, который внутри едва уже помещался.

— Принцип простой, — сказала мордатая баба, которая тоже распухла и налилась, только цвета была серого, как утопленник. — Убежище должно быть жизнеспособно, и в первую очередь нужны специалисты: врачи, инженеры, ученые. Биологи, химики. Все должны приносить пользу...

— Пользу?! — завизжала тогда очкастая дама, и красные щеки у нее затряслись. Капли брызнули в разные стороны. — А от тебя какая там польза, чего-то я не пойму!

— Что? — вопили из задних рядов. — Что она сказала?

— Специалистов, говорит, будут брать!

— И больше никого, что ли?

— Господи, да с ума они посходили...

— А какие специалисты? Не слышно!

— То есть как это — больше никого?!..

Передний ряд закачался и пополз вперед. Очкастая дама, брезентовый в кепке, зареванная тетка и кто-то еще лысый вывалились из него, и вернуться им стало некуда. На Майбах карабкались уже чуть ли не трое, которых давили сзади.

— Назад! На месте стоять всем! — кидался рябой мужик с кобурами, похожий на мелкую собаку, привязанную к крыльцу, и только оглядывался на мордатую бабу, которая вообще стояла теперь в непонятном каком-то коматозе, закрыла глаза и не делала совсем ничего.

Сейчас лопнет, понял измученный водитель автобуса сразу про всё, но главное — про горящий свой мочевой пузырь. Или может, уже лопнул, и как раз поэтому так больно.

— Послушайте, я прошу вас! — раздался вдруг зычный голос, и водитель автобуса из последних уже сил повернулся на этот голос, уверенный, что увидит батюшку — седого и старого, с бородой и крестом. Конечно, ну как он забыл-то про батюшку. — Прошу вас! — повторил седой и старый, но без креста и черного платья, а в чем-то, наоборот, белом, заляпанном спереди бурыми пятнами, и сам тоже темный, носатый. А все-таки было в нем что-то такое, что крики стали потише, и даже цепной мужик с кобурами кинулся вроде, но не вякнул. — Дети, — сказал тогда носатый старик красивым батюшкиным голосом, причем на бабу в костюме вообще не смотрел, а встал к ней спиной. — У нас тут дети с вами, дорогие мои, и спасать надо детей. В первую, вторую и третью очередь — детей. И только если останется место, только тогда! Только если останется! Вот тогда можно будет подумать, кого ещё. Но сначала — дети. Конечно, дети. Здесь даже не о чем спорить.

А спорить вроде правда никто не собирался, ну как тут поспоришь, и, если б его спросили, водитель автобуса тоже был согласен — на все, на любой вариант, и хотел просто, чтоб закончилось наконец, потому что держаться больше не мог. В глазах у него было темно, в ушах стучало.

И тут чертова баба в костюме опять все испортила, очнулась от своей комы и сказала прямо старику в спину, что это замечательно все, конечно, только давайте будем реалистами, пожалуйста, и вместе представим с вами, что они там делать будут одни. И что вообще-то там десятки сложных процессов: водоподготовка, освещение, переработка отходов, — и ничего не работает само, и что думать, к сожалению, придется не потом, а сейчас. Что первый воздушный фильтр, например, засорится через неделю, и кто его, по-вашему, будет менять. Как они узнают, по-вашему, где эти фильтры и как это делается, а еще ведь вода, не забывайте, и температура, вы представляете себе, какие снаружи могут быть колебания, а этого никто пока не представляет, и надо будет реагировать быстро, надо регулировать. И что это не гуманизм, извините, а посадить детей в самолет без пилота или запустить в космос, вы этого для них хотите, говорила баба скрипуче, а так и будет, говорила она и все время называла носатого старика «дорогой мой», «дорогой мой» — наверно, чтоб тот разозлился и тоже заорал, как все.

И старик, конечно, разозлился и заорал, что да, что нет, что гуманизм как раз в этом, и ну пусть там будет два с ними взрослых или даже один, одного достаточно, ну давайте выберем того, кто справится с фильтрами, и с водой, и с температурой, это же не квантовая физика, нужен просто человек с техническим образованием, один!

А серая баба сказала — вы себя предлагаете, видимо, и вот тут старик весь затрясся и похоже стало, что он ее стукнет. И какая-то женщина закричала — а вы посчитали их вообще, вы можете ответить, сколько тут в принципе детей, а рябой мужик зарычал — наззад, ну-ка, на шаг отошли все, и никто не отходил, потому что было некуда. В этом месте водитель автобуса