– Мне нравится пачкать руки. – Али выпрямился, вытирая пальцы тряпкой, заткнутой за пояс. – Но что скажешь? – спросил он, указывая на шумные мастерские, выстроенные в рядок перед больницей.

– Впечатляюще, – согласилась мать. – Впрочем, памятуя, сколько денег ты вытряс из моего племени с тех пор, как вернулся в Дэвабад, это обязано быть впечатляющим.

Али положил руку на грудь в притворной обиде.

– А как же все твои слова о том, что нужно помогать городу? – Он подмигнул. – Или ты думала, это дешевое удовольствие?

Она покачала головой, но улыбнулась, задержавшись взглядом на детишках, сидящих в школе, организованной при рабочем лагере.

– Оно того стоит. Я горжусь тобой. Доводишь меня иногда, но все-таки горжусь.

Они пошли дальше по направлению к больнице. Али кивнул в знак приветствия паре плотников, которые стучали молотками по деревяшкам, мастеря мебель.

– Большую часть работы выполняют шафиты, – пояснил он. – Я чувствую себя кем-то вроде почетного распорядителя, не больше. Сложнее всего бывает найти работу для каждого, кто хочет присоединиться к строительству. Ты не представляешь, как много может всем дать эта возможность. И всего-то за несколько месяцев!

– Приятно наблюдать, что твоя вера в шафитов дает плоды, не правда ли?

Али горячо закивал.

– Моему счастью не будет предела, пока стройка бьет ключом. Пусть все, у кого остаются какие-то предубеждения по поводу чистоты крови, увидит, чего достигли здесь шафиты. – Он сцепил руки за спиной, перебирая четки. – Вот бы и отец это увидел. Мы получим большую отдачу, если будем вкладываться в шафитов, а не вбивать в них страх палками.

– Тогда тебе пора перестать лить слезы по своему Бир-Набату и как-то вытрясти из отца позволение остаться в Дэвабаде. – Хацет многозначительно посмотрела на него, когда они вошли в больницу. – Перемены, о которых ты грезишь, требуют времени и долготерпения, сынок. Вот ты, например, занимаешься земледелием, верно? И что, когда ты бросаешь семена в землю, ты ведь не оставляешь их без присмотра в надежде, что они как-нибудь сами вырастут?

Али воздержался от ответа. И не только потому, что вокруг сновали мастеровые, но во многом и потому, что, если откровенно, с каждым днем, проведенным в Дэвабаде, он все меньше понимал, чего хочет.

Хацет удивленно ахнула, когда они вышли в главный коридор.

– Ну что за прелесть, – одобрила она, любуясь живописными фресками, которыми исписала все стены Элашия, с изображением ослепительных песчаных кораблей, рассекающих барханы, и цветущих оазисов Карт-Сахара бок о бок с пейзажами скалистых утесов и лазурных морей.

– Видел бы ты, что тут творится, когда проходит Нари, – сказал Али. – Картины оживают, волны разбиваются о берег, деревья цветут. Невероятно, как магия Нахид действует на это место.

– Да, становится все более и более очевидно, что она тут все очаровала, – беспечно заметила Хацет.

Али перегнулся через балюстраду, чтобы окинуть взглядом успехи, достигнутые за день. Центральная часть больницы разительно отличалась от тех заросших сорняками развалин, куда впервые привела его Нари. Дикий сад превратился в райский островок, по вымощенным плиткой дорожкам которого могли прогуливаться посетители и пациенты, наслаждаясь сладко пахнущей водой фонтанов и прохладой пальмовой тени. Внутренние стены были отстроены заново, и столяры были заняты кладкой стеклянной крыши, которая по задумке должна была пропускать в помещения максимальное количество дневного света. Главная смотровая комната была уже совсем готова, не хватало только меблировки.

– Принц Ализейд!

Али оглянулся на голос и на противоположной стороне сада увидел группу шафитских швей, устроившихся среди груды вышитых штор. Женщина, которая по возрасту смахивала на его ровесницу, с застенчивой улыбкой на лице уже вскочила на ноги.

Она начала говорить, когда их взгляды встретились, и румянец залил ее щеки.

– Простите за беспокойство, Ваше Высочество. Но мы тут подумали… – она кивнула на своих подруг, и кое-кто захихикал, – что, если вы задержитесь… В общем, мы надеялись, что вы поможете нам развесить шторы.

– Ну, я… конечно, – согласился Али, слегка озадаченный просьбой. – Дайте мне знать, когда все будет готово.

Девушка снова улыбнулась, и Али про себя отметил, что улыбка делала ее весьма привлекательной.

– Мы обязательно вас где-нибудь подкараулим.

Она снова села на свое место и зашептала что-то подругам.

– Удивительное дело, – сухо заметила мать. – В больнице, где все владеют магией и полным-полно строительных инструментов, нельзя повесить шторы без помощи неженатого, высокого и красивого молодого принца.

Али поспешил отвести взгляд от юных девушек.

– Уверен, они ничего такого не имели в виду.

Хацет фыркнула.

– Даже ты не можешь быть настолько наивен. – Она подхватила его под руку, и они пошли дальше. – Но, знаешь… Может, это не такая уж плохая идея: сжечь брачную маску с хорошей, приятной шафиткой. Может, тогда ты хотя бы иногда будешь ложиться в постель, а не только работать на износ.

Али так смутился, что его щеки жарко вспыхнули, и ему на секунду показалось, что он вот-вот воспламенится.

– Амма…

– Ну что? Я не могу помечтать о счастье для своего единственного сына?

Он замотал головой из стороны в сторону.

– Ты же знаешь, мне нельзя жениться.

– Нет, тебе нельзя проводить пошлую церемонию бракосочетания с девицей благородных кровей, потому что вместе с такой невестой в твоей жизни могли бы появиться политические союзники и наследники, которые составили бы конкуренцию наследникам Мунтадира… Этого я и не предлагаю. – Она изучала его ласковым взглядом. – Но я беспокоюсь о тебе, сынок. Я же вижу, что тебе одиноко. Если ты хочешь, чтобы я или Зейнаб справились о…

– Нет, – прервал ее Али, надеясь, что по голосу не слышно, как ему горько.

Его мать не ошибалась, однако он старался не задумываться об этом аспекте своей жизни. Он рос, зная, что в будущем ему предназначено стать каидом Мунтадира. И Али пытался соответствовать своему будущему. Ему – суровая, одинокая жизнь в Цитадели; Мунтадиру – богатство, семья и трон. Али рано понял, что проще не думать о вещах, в которых ему все равно будет отказано – о привилегиях, доступных только его брату.

Эти клятвы он давал себе в детстве, когда был еще слишком мал, чтобы понимать их вес. Впрочем, сейчас это не имело значения. Али никогда не станет каидом, поэтому мог больше не притворяться, что не затаил обиды. Но поделать с этим все равно уже ничего не мог. Он не шутил, когда сказал Любайду и Акисе, которые любили подразнить его насчет женитьбы, что не произнесет клятвы перед женщиной, пока не будет уверен, что сможет соблюсти эти клятвы. А сейчас он сомневался, способен ли защитить хотя бы себя.