в оцепенении как «мертвые», не зная, что делать дальше. Эти уточнения, опущенные Амбруазом, подчеркивают стратегические качества короля, но значительно ограничивают размах его личной военной смелости. Наконец, добыча, собранная на поле боя, где было обнаружено сокровище императора, несомненно, требует увеличения признания его людей.

Амбруаз рассказывает еще две истории, касающиеся сражений Ричарда против Исаака Комнина. Они отображают поведение короля, соответствующее рыцарским стандартам того времени.

Первая история изображает его рыцарем, желающим, как герои эпопей или романов, доказать свою персональную ценность в общей массе личным участием. После высадки его пеших воинов греки, увидев их, разбежались под градом стрел английских арбалетчиков. Ричард и его люди преследовали их пешком, потом Ричарду удалось поймать коня, который позволил ему догнать императора и вызвать его (конечно, напрасно!) на поединок:

«Перед храброй латинской нацией разбежались греки и армяне. Наши люди их преследовали до самой сельской местности так живо, что выгнали оттуда императора, который пустился в бегство. Король преследовал его (пешком!), но затем он смог оседлать коня или кобылу, я не знаю, у которой была прицеплена к седлу сумка и веревка. Одним прыжком он вскочил в седло и сказал испуганному и вероломному императору: „Император, иди сюда! Сражайся со мной”. А он и не подумал...»48[844] Стоит ли верить сообщению Амбруаза, очевидно «косвенному», имеющему целью восхвалить храбрость короля, в котором он предстал преследующим в одиночку бегущую греческую армию и отставшего от нее императора? Возможно, здесь скорее следует понимать, что Ричард, единственный обладатель верхового животного, один мог продолжать погоню, бессмысленную, но достаточную для того, чтобы разошлись слухи, погоню как провокацию и вызов, и бросить вызов на поединок, который беглецы (или, по крайней мере, император) не могли услышать. Иными словами, не шла ли здесь речь о некоем бахвальстве с дополнительным ритуальным значением? Вторая история примерно того же порядка, но при этом больше объясняет озлобленность и нетерпение рыцарей, которые, будучи внезапно атакованными во время марша противниками, осуществляющими обычно в восточной манере преследование с метанием копий и стрел, покидают строй, настигают врагов, но попадают в ловушку. Эпизод происходит в момент, когда император, после своего поражения и потери своего лагеря, своей сокровищницы и своего знамени, скрывается в горах. Ричард, читаем мы сообщение, не мог его преследовать, так как не знал местности. Тем не менее, через некоторое время он направился со своими людьми в сторону Никосии. Чтобы защитить арьергард своей армии, король держался в тылу, но Исаак, прятавшийся в засаде, неожиданно появился с семьюстами всадниками перед первыми рядами авангарда, закидывая их стрелами и дротиками, а затем быстро заставил всю армию сдвинуться, выпуская тысячи стрел на ее фланги и, наконец, на арьергард, где находился Ричард. Заметив его, Исаак выпустил две отравленные стрелы, чем сильно разозлил короля. Итак, он покинул строй и бросился в погоню за императором, чтобы отомстить за это нападение. Согласно Амбруазу, ему бы это удалось, если бы Исаак не сел на Фовеля, коня, быстрого как лань (которым Ричард потом завладел). Было невозможно его схватить, и король на время отказался от своей мести49[845]. Еще одно доказательство возможного подвига.

Личные подвиги Ричарда на Кипре достаточно ограниченны. Амбруаз, панегирик короля, извлекает из этого максимальную выгоду, целью которой является приписать королю военную славу и общественное признание, которые ему принес весьма прибыльный, но относительно легкий захват сокровищ императора и этого роскошного острова, а также великую славу стратега, так как это завоевание предоставляло западным христианам удобный порт на морском пути из Святой земли.

Хронисты, конечно, основное внимание уделяют военным подвигам Ричарда во время крестового похода. Мы их исследуем в следующей главе и попытаемся дать им идеологическое значение.

Год 1198, отмеченный обострением противостояний между королями Англии и Франции, дает повод для многочисленных военных повестей, в которых Ричард еще изображен в качестве рыцаря. В частности, после того как он 27 сентября 1198 года потерял Курсель, Филипп Август сбежал в Жизор, преследуемый Ричардом и его всадниками. Там, сообщает Рожер де Ховден, «король Англии при помощи одного копья побил трех рыцарей»50[846]. Впрочем, стоит задуматься о смысле, который можно придать этим словам: король проткнул всех трех соперников одновременно? Это маловероятно. Возможно, он побил своих соперников одного за другим тем же копьем, пока он не сломалось? Что бы там ни было, подвиг был заметным, так король сам хвастается в одном письме к епископу Даремскому. Он называет своих троих соперников несчастными, которые, впрочем, не были убиты, а стали пленниками своего победителя, что говорит в пользу второго предположения51[847].

Ричард, мы это хорошо видим, пропагандирует себя как короля-рыцаря и акцентирует внимание на своих личных действиях, находясь не только во главе воинов, но и среди них, будучи одним из них. Он превозносит рыцарство, к которому себя причисляет и ценности которого хочет воплотить в себе — храбрость, сравнимую с храбростью Роланда, Гавейна или Ланселота, превосходящую отвагу Артура, песни о чьих подвигах он, вероятно, слышал еще в молодости.

Откуда такое очевидное настаивание на рыцарских доблестях? Можно предположить три причины. Или Ричард был действительно королем, действующим с исключительной храбростью; или он пытался, подражая литературным героям, казаться таковым; или же под влиянием все той же литературы (или идеологии, которую она подразумевает) рыцарство желало видеть в нем знаменосца, что подразумевало подобную репутацию.

Нет ничего невозможного в том, чтобы эти три элемента взаимодействовали друг с другом, чтобы сделать из Ричарда образцового рыцаря, цвет рыцарства.

ЗАМОРСКИЕ ПОДВИГИ

За морем Ричарду еще больше, чем на Кипре, противостоят вражеские всадники, практикующие методы сражения, которые полностью дестабилизировали во время первого крестового похода рыцарей Запада. Они привыкли использовать массовое фронтальное нападение, за которым следует рукопашная схватка, «спрессованное» сражение. Турки, наоборот, легче вооружены и делали ставку на скорость, и уклонялись от ближнего боя, широко использовали засады и внезапные атаки, симулированные бегства и особенно сражения на расстоянии, в ходе которых использовались дротики, копья и стрелы, с использованием которых не были знакомы западные рыцари с момента изобретения наклонного копья