– Ты ждешь от меня сочувствия? – Я не сдержала раздражения. – Меня это не касается! Меня выслали из Рима доживать свои дни на скале посреди воды и тем самым освободили от всякой ответственности перед обществом.

– Ты еще не знаешь, что рабы обвинили твоего дядю Клавдия. Он-то ушлый малый, добился, чтобы суд его оправдал, зато стал открыто говорить о дурном правлении императора. И что же делает Гай? Смещает Клавдия на самое последнее по значимости место в сенате. Конечно, сенат сейчас такой малочисленный, что скоро последний станет первым, и большой беды для вашего дяди в этом нет. Того и гляди, он вообще один будет заседать в сенате. Но теперь он злится и ожесточенно строит козни, а вместе с ним другие сенаторы.

– Ну, значит, раскроют еще один заговор, и тогда, может, придет конец нашему дорогому дядюшке. Ты же знаешь, как мало меня волнует судьба этого злобного, гадкого старика. Пора бы ему сойти со сцены.

Тут уже вспыхнул Виниций:

– Я прекрасно понимаю, что за человек этот Клавдий! Я видел, как твой дядя разливает свой яд среди высших сословий, но так, чтобы нельзя было предъявить ему прямых обвинений. Я знаю, сколько в нем ненависти к Гаю. Но меньше всего мне хотелось бы убедиться в его правоте. Калигула должен остановиться, пока не разрушены последние механизмы управления. Вопрос стоит так: или он, или Рим. И я уже не знаю, как еще ему это объяснить. Ты знаешь, что он сделал? Приказал наиболее сервильным из выживших сенаторов перебраться вместе с семьями в дома на Палатине, прямо к самому дворцу.

– Во все времена это было знаком расположения. Он и нам с тобой дал один из таких домов.

– Да их семьи стали заложниками! Например, Гай может назначить сумасшедшую арендную плату за эти жилища. Он изобретает очередные унижения даже для тех, кто пока еще поддерживает его. Когда его спросили о тех домах и их новых богатых обитателях, Калигула отозвался о них как о борделе и сказал, что поселил там самых подлых выродков и развратников Рима. Вот как он относится к тем, кто формально на его стороне! – Виниций поник. – Он отменил привилегии сенаторского сословия в театрах и цирках. Запретил передачу почестей по наследству. Ливилла, если я не найду способа повлиять на его политику, то к следующему году вся власть будет сосредоточена в его руках – или в руках сенаторов. Или он доведет дело до конца и перебьет их всех, или дружки вашего дяди отыщут лазейку между преторианцами и германской охраной и закончат то, что три года назад начал сенат в атриуме Минервы. Сосуществование становится невозможным.

– Я не понимаю, а мне-то какое дело?

Виниций наклонился ко мне:

– А такое: пусть сенат и Рим тебя не волнуют, но обо мне ты беспокоишься, как и о брате. Я не хочу оказаться перед выбором: или Рим, или Гай. Этот выбор запросто может погубить меня. Однако он встанет передо мной, и очень скоро, если я не отведу Калигулу от края пропасти. Но я исчерпал все свои возможности. У меня закончились идеи, и не у кого просить совета. Антиох и Агриппа толкают его дальше по этому пути. Они считают уничтожение сената и консулов естественным ходом событий и, скорее всего, внушили твоему брату такую же точку зрения. Рим превращается в новую Македонию, или новую Персию, или Египет, где царь – это живое божество, любой каприз которого выполняется без каких-либо споров. Помоги мне, Ливилла! Помоги найти способ остановить это!

Я молча сидела рядом с мужем. Он не видел фигуры моей матери в дальнем углу, а я разговаривала с ней, беззвучно шевеля губами, ибо знала, что она, в отличие от Виниция, хорошо понимает меня.

– Можно ли убедить Гая свернуть с выбранного пути? – Она не дала мне ответа, так как ответа на этот вопрос просто не было. – Могу ли я спасти его и Рим?

Кажется, мать качнула головой? В полумраке призрачная фигура почти сливалась с тенями.

Нет. Спасти их мне не под силу. Я и так это знала, но было приятно, что мать разделяет мое мнение. Виниций прав: конфликта не избежать. Так какой исход мне понравится больше? Три месяца я в ссылке, но так и не смогла ответить на этот вопрос. Хочу ли я, чтобы брат стал богом-царем, полновластным хозяином империи? По крайней мере, тогда он будет в безопасности. Я в этом случае, конечно же, просижу на Пандатарии до самой смерти. Виниций, вероятно, погибнет, учитывая его нынешнее отношение к происходящему, и это станет очередным ударом в мое израненное сердце. Но если сенат преуспеет в своем стремлении вонзить в спину моего брата кинжал, то меня, скорее всего, освободят. Да только зачем мне свобода в мире, где нет Калигулы? Я даже представить себе не могу такой мир. Это же мой брат. Если забыть об Агриппине, которая предала мое доверие и пошла против нас, то только я и Гай выжили из всего семейства, что двадцать один год назад принесло в Рим прах Германика. Мы последние его дети… Ну а Рим – Рим будет бороться и меняться. Он вполне привык к борьбе и переменам, он пережил падение царей и конец Республики, переживет и новую беду, а вот его сыновья и дочери куда уязвимее.

Я пожала плечами:

– Мне нечего тебе сказать.

– Значит, я ошибся, решив приехать сюда! – вспылил Виниций. – Я всегда думал, что ты более отзывчивый человек. Я считал тебя истинной римлянкой. Та женщина, на которой я женился, была именно такой.

– Ты женился на дочери Германика. Мы, его дети, пережили худшие времена в истории Рима и выжили только благодаря тому, что держались вместе. Трещины в нашем семействе – вот с чего все началось, с эгоистичного заговора Агриппины. Если бы она не предала Калигулу, то он до сих пор оставался бы тем человеком, которого мы все любили. А я до сих пор находилась бы в Риме, помогая ему. Но если же ты приехал сюда лишь ради совета, как остановить его, то да, ты зря потратил время. Да, это Гай сослал меня на Пандатарию, но он по-прежнему мой брат. Мы дети Германика, и я никогда его не предам. Раз сенат исчезнет при правлении брата, значит пришло его время. Может, Агриппа прав? В конце концов, сделал ли сенат хоть что-нибудь для рода Германика?

Виниций вскочил на ноги и, не оборачиваясь, выбежал из дому.

Я плакала много часов напролет, умоляя тень матери прийти и утешить меня. Наконец рыдания стихли, ко мне вновь вернулась способность более-менее разумно мыслить. Я сожалела о том, что наша встреча с Виницием закончилась ссорой, но никакие мои слезы не отменят клятву, данную мной годы назад, когда мы все выстроились для церемонии бракосочетания по велению коварного Тиберия. Я тогда поклялась, что брак никогда не встанет между мной и моей семьей. Прежде всего я сестра императора, и хотя узкая полоска кольца связала нас с Виницием, с братом меня роднила горячая кровь Юлиев и два десятилетия выживания в смертельно опасной среде.

Я решила, что видела Виниция в последний раз.

Я ошиблась.

Когда мой супруг приехал вновь, остров покрывала искристая пелена инея, а я куталась в одеяла в термах моей тюрьмы. Мне пришлось перебраться туда и обустроить там маленький дом внутри просторной виллы. Кошмары, бывшие моими спутниками уже полтора года, лишили меня здорового цвета лица, оставив взамен воспаленные, безумные глаза и впалые, как у скелета, щеки, иссушили мышцы и сделали похожей на выходца с того света.