Она кладет ладонь на рукоять материнского кинжала и обращается к старейшинам:

– Своими же вероломными словами вы навлекли на себя смерть.

Колени Ликомеда начинают дрожать, он склоняется в молитве.

Посмотри, как нас слушают боги. Посмотри, сколько им до нас дела.

Полидамант глядит на Ликомеда, а затем переводит равнодушный взгляд на Клитемнестру. Он плюет ей под ноги и громогласно заявляет: «Ты не моя царица».

Кинжал взлетает в воздух и одним движением перерезает их мягкие глотки.

31. Оползень

Подобно отколовшемуся от вершины куску скалы, каждый сделанный выбор влечет за собой последствия.

Возможно, катясь вниз, он сломает несколько деревьев.

Или потянет за собой другие камни и превратится в оползень.

Сейчас, стоя у своего кресла в сводчатой трапезной, Клитемнестра наблюдает, как катится брошенный ею камень. Леон мерит комнату шагами, в глазах его нарастают изумление и бешенство. Когда Ликомед и Полидамант, задыхаясь, извивались на пыльной дороге, он даже не пошевелился, но она видела на его лице пламя, сжирающее его изнутри.

– Значит, теперь вы будете убивать своих советников, – говорит он.

– Они не были мне верными советниками. Они были предателями. – Ее руки всё еще в их крови, она пытается оттереть ее куском ткани.

– И если я буду перечить вам, со мной вы поступите так же?

– До сих пор ты мне не перечил.

Его лицо искажает гримаса. Он хватает со стола кувшин, и ей на мгновение кажется, что он собирается швырнуть его о стену, но Леон сдерживает себя и трясущейся рукой ставит кувшин на место.

– Вы сделали это ради Эгисфа? Вы сговорились с предателем?

– Я ни о чем с ним не сговаривалась.

– Тогда почему вы не сказали мне о своем решении? Я ваш стражник и защитник!

– Я не знала, могу ли я теперь доверять тебе, – прямо отвечает она. – Ты выказал неуважение, когда пришел ко мне и высказался о моих отношениях с Эгисфом.

– Ваших отношениях с Эгисфом? – с горечью повторяет Леон.

Она хочет присесть и съесть что-нибудь. Леон подходит к ней почти вплотную с таким страшным выражением лица, какого она прежде ни разу не видела. Он никогда не умел скрывать своих чувств, его всегда можно было прочесть, как открытую книгу.

– Эгисфа не было с вами, когда убили вашу дочь. Не он привез вас обратно в Микены. Его не было в Авлиде, когда воины пытались искалечить вас. – Леон задыхается от гнева и ожесточенно выплевывает каждое слово ей в лицо. – Там был я. Я много раз подставлял себя под их кулаки, лишь бы они не трогали вас. Я был с вами на пути в Микены, когда вы пытались лишить себя жизни, и потом, когда вы отказывались править городом. Вы использовали меня для своего удовольствия? Для вас я просто игрушка, которую теперь можно выбросить, потому что у вас появилась новая?

Она чувствует себя так, словно ее сбросили в океан, привязав к ней тяжелые камни.

– Ты не защитил мою дочь! – выкрикивает она ему в лицо.

Леон отвечает ей дерзким взглядом.

– Вы тоже ее не защитили. Вы так же виновны в ее смерти, как и я.

Как он смеет? Обуявшая ее ярость так сокрушительна, что она даже не может пошевелиться и лишь крепче стискивает кинжал в руке.

– Давайте, – говорит Леон. – Убьете меня за то, что я не был вам предан? Я едва не отдал за вас жизнь!

Едва.

– Этого недостаточно. – Слова вырываются прежде, чем она успевает их остановить. Она видит, как больно они ранят Леона. Он выпрямляется, выдыхает, стиснув кулаки.

– Тогда я найду другую царицу, которой буду служить, – отвечает он. Он говорит так же, как тогда, в Авлиде, когда его пытались задушить. – Ту, которой будет достаточно меня одного.

Он направляется к двери. Она бросает ему вслед кинжал. Лезвие вонзается в дерево, щепки брызгами разлетаются во все стороны. Леон вздрагивает и оборачивается. В его глазах застыло потрясение, как будто это она только что предала его.

– Ты не смеешь уходить от своей царицы, – говорит она. Их взгляды встречаются, и ей хочется закричать, сделать ему больно, сделать хоть что-то, лишь бы всё это прекратилось.

– Я знаю, какая вы на самом деле, – говорит он. – Вы не из тех тиранов, что убивают любого, кто поворачивается к ним спиной. – Леон сглатывает, голос его срывается. – Хоть вы и стали беспощадной и равнодушной, я знаю, что вы меня не убьете.

На этом он разворачивается и уходит. Ей нужно бежать за ним, но ноги внезапно отяжелели, словно приросли к полу. Она слышит, как громыхают по каменному полу его шаги, постепенно стихая, пока не воцаряется абсолютная тишина.

Она сидит на троне своего мужа. На своем троне. Мегарон пуст, на пол из окон падает угасающий свет. В воздухе едва уловимо пахнет обновленными фресками и еле живыми угольками в очаге. Красные колонны похожи на языки пламени, вздымающиеся к расписному потолку. В зал забредают собаки, устраиваются у ее ног и обращают к ней морды, словно спрашивая: «Где он?»

– Он вернется, – говорит она собакам, и себе, и всему пустому мегарону. – Он всегда возвращается.

А если не вернется?

Однажды они были вместе в оружейной, чистили копья и стрелы. Снаружи дворик звенел от ударов деревянных мечей и смеха мальчишек. Она чувствовала такое умиротворение, которого не бывало ни в мегароне, где ей приходилось терпеть недоверие старейшин, ни в покоях, где она проводила ночи под тяжелым покровом скорби. Словно услышав ее мысли, Леон улыбнулся и прижал ее к себе. Она так и просидела в его объятиях, пока не настало время возвращаться во дворец, надев привычную маску безразличия.

Он знает, что я не могу его любить. Он знает, какая я, всегда знал, и всё же он меня оставил. Пусть же теперь он живет с этим выбором.

Она не чувствует ничего: ни печали, ни злости, одну лишь пустоту. Свет угасает, зал теряет все свои краски, но никто не приходит. Она сворачивается клубком на троне и проваливается в сон без сновидений.

Утром ее находит Электра, она спит, пристроившись на троне, как ребенок. Клитемнестра слышит быстрые шаги дочери и открывает глаза. Утро всё еще раннее. Она поворачивает голову направо, ожидая увидеть там Леона.

– Ты отослала Леона, – говорит Электра. В ее голосе гудит осуждение.

Клитемнестра садится и поправляет на себе кабанью шкуру, все ее суставы ноют. Должно быть, ночью прошел дождь: пахнет влажной землей, в окна струится мягкий, чистый свет.

– Леон сам