— Выключи свет, — быстро сказала я.

Комната, тонувшая в рождественских огоньках на деревьях за окном, кружилась, когда я закрывала глаза. Я помню губы, и глаза, и кожу, словно сырой шелк, и иногда полный чувств голос выкрикивал мое имя. В какой-то момент я почувствовала боль, но затем последовали прикосновения неясных, теплых, сильных рук. За окном в деревьях шелестел холодный английский ветер, но у меня была надежная защита.

Ночью я проснулась, во рту у меня было сухо, а в голове пульсировало. Спотыкаясь, я встала с постели и налила себе попить. О, моя голова. Как она болела! В ванной был аспирин. Я выпила две таблетки и увидела в зеркале Люка. Он смотрел на меня, а я смело, не стесняясь своей наготы, глядела на него.

— Моя Димпл, — сказал он таким собственническим тоном, что мелкая дрожь пробежала у меня по спине. Я снова принадлежала ему, мы снова занимались любовью, но на этот раз я запомнила все. Каждый поцелуй, каждый удар, каждый вздох, каждый стон и тот невероятный момент, когда мое тело стало жидким, когда мои закрытые веки стали красными, будто миллионы ягод клубники прижимались так плотно друг к другу, что образовывали перед моими глазами целую стену.

Через две недели мы прилетели обратно с чемоданами, полными ремней от Гуччи, французских духов, итальянской кожи, красиво упакованных подарков из Англии и горой шоколада. Я вошла в свой огромный новый дом и немного испугалась. Здесь я не чувствовала себя дома. Он был слишком велик для меня. Вместо маленького белого домика сейчас у меня были тщательно отполированные полы из черного мрамора, богато расписанный потолок и дорогая мебель, которую я боялась испортить. Когда на следующее утро я обходила дом, мне в голову пришла идея попросить Аму переехать ко мне. Она могла бы составить мне компанию, и вместе мы делали бы домашнюю работу. Так Аму переехала жить к нам.

— Это не дом. Это дворец, — открыв рот, говорила она. Она никогда в жизни не видела ничего подобного. Бедняга Аму жила очень бедно. Я показала ей стиральную машину, а она хихикала, как девчонка.

— И эта белая коробка будет стирать вещи? — спросила она, сомневаясь.

— Да, — сказала я. — Она может их даже высушить.

Она внимательно посмотрела на кнопки и круговые шкалы на ней, а потом заявила, что ей это ни к чему. — Дай мне простую бадью и несколько ведер, и я покажу тебе, как стирать, — сказала она.

Я показала Аму все спальни и попросила выбрать одну их них, но она захотела лишь маленькую комнатку у кухни, сказав, что в этом месте будет чувствовать себя наиболее комфортно. Из ее окна был виден мой летний домик, и ей это нравилось.

Я сидела и смотрела, как она сооружала молитвенный алтарь и с любовью помещала туда старые, обрамленные рамками фотографии Муруга, Ганеша и Лакшми. Она выбрала для себя нового пророка, Саи Баба. Одетый в оранжевые одежды и с доброй улыбкой на устах, он превращает песок в конфеты и воскрешает из мертвых. Аму зажгла маленькую масляную лампу напротив его изображения. Из порванного полиэтиленового пакета она достала свои пять выцветших сари и несколько белых блуз и положила их в шкаф.

Позже мы пили чай в тени большого дерева манго, а я слушала ее знакомый голос, когда она с подробностями рассказывала истории о своих злорадных второй и третьей кузинах, и скоро я снова чувствовала себя успокоенной. Я снова была дома, а рядом со мной была женщина, которую я любила уже много лет, словно родную тетю. Нет, как маму.

Однажды Люк пришел раньше с работы и увидел, как мы с Аму по-дружески болтали, натирая до блеска изогнутые перила. Он остановился, без преувеличения, как вкопанный.

— Что ты делаешь? — спросил он тихо. В его голосе слышалось изумление. Мы с Аму остановились и смотрели на него. Сразу же было понятно, что он очень зол, но я не могла понять, почему.

— Мы натираем перила, — объяснила я, думая, может, для них нужны какие-то особенные полироли или что-то еще. Господи, но откуда же мне было знать?

Люк подошел ближе, взял мои руки в свои посмотрел на них.

— Я не хочу, чтобы ты выполняла работу слуг, — объяснил он очень мягко, но твердо.

Я чувствовала, как рядом со мной стоит, замерев, Аму. Он абсолютно не обращал на нее никакого внимания. Мне было стыдно и больно. Больно за Аму и стыдно, что он нашел подходящим сделать замечание мне у нее на глазах. Моя кожа раскалялась под его холодным взглядом. Я медленно кивнула головой, а он развернулся и ушел в свой кабинет, не сказав больше ни слова. Я была ошеломлена и просто смотрела на закрытую дверь, пока не почувствовала прикосновение тонкой шершавой ладони Аму к своей руке.

— Таковы мужчины, — сказала она, заглядывая глубоко в мои несчастные глаза. — Он прав. Посмотри, что с твоими руками. Я и сама могу справиться с перилами. А что, я сделала куда больше работы, чем есть в этом доме, за свою жизнь. Ступай. Вымойся и иди к нему.

Я поднялась наверх, помыла руки и увидела в зеркале свое удивленное, озадаченное лицо. Затем постучала к мужу в кабинет.

Люк сидел на вращающемся стуле.

— Иди сюда, — сказал он.

Я подошла и села к нему на колени. Он взял мои пальцы и целовал их все по очереди.

— Я знаю, что ты хочешь помочь Аму, но я не хочу, чтоб ты занималась домашней работой. Это испортит твои прекрасные руки. Если ты хочешь помочь Аму, найми еще одну служанку, которая будет приходить трижды в неделю и выполнять самую тяжелую работу.

— О’кей, — кивнула я, желая, чтобы его гнев скорее прошел. Желая, чтобы эта мягкая угроза в его голосе ушла туда, откуда появилась. Желая, чтобы он улыбнулся и спросил: «Что у нас на ужин?», как обычно.

Иногда в мой большой дом приходила мама. Обычно мы сидели немного вместе, потом я давала ей деньги, и она уходила, но однажды она пришла встревоженная и растерянная. Я не помню, чем именно я рассердила ее, пока мы говорили, но она замахнулась, чтобы ударить меня, хотя это ей так и не удалось, потому что вдруг появился Люк, и его рука сжалась железной хваткой вокруг ее запястья.

— Теперь она моя жена. Если вы еще раз поднимете на нее руку, вы больше никогда ее не увидите и никогда не будете бабушкой для ее детей, — сказал он спокойным голосом.

Я посмотрела на него и опять увидела незнакомца, взгляд которого был холодным и тяжелым, а на щеке гневно вздрагивала маленькая жилка. Я заново влюбилась — в незнакомца. Никто, кроме бабушки Лакшми и иногда папы, не вступался за меня.

Я чувствовала себя богиней, тихо засыпая под огромным капюшоном многоголового змея. Он был моим укрытием, как створки ракушки. Я перевела взгляд на маму. На ее грубом лице отразился упрямый гнев задиры. Я, казалось, слышала ее мысли: «Раньше она была моей дочерью». Она могла бы просто мягко уступить, все уладить, но мама была так горда, что ее рот тут же изогнулся в презрительной усмешке, а когда она обернулась и увидела мое сияющее любовью лицо, ее насмешка превратилась в отвращение. Она выдернула руку из сжатой руки Люка, плюнула мне в ноги и с гордым видом вышла.