— Сюда, — сказал Люк, осторожно ведя меня по узкой садовой тропинке.

— О, пруд! — вскрикнула я, очарованная увиденным. На глубине, под зелеными сетями, неустанно плавали кругами большие золотые и красные карпы. Люк радовался, видя мой восторг.

— Кто твой любимый художник? — спросила я.

— Леонардо да Винчи, — ответил он, не задумываясь.

— Почему? — спросила я с удивлением. Я не ожидала, что он так скажет. Леонардо был сдержан в своем проявлении безмолвного горя, тогда как сам дом и обстановка в нем были кричащими. Нет, не кричащими. Возможно, немного хвастливыми, в нем все было «слишком», в стиле нувориш. А я в своих наивных мечтах видела маленький белый домик, и того, что Люк бросил к моим ногам, для меня было слишком много.

— Посмотри, — сказал он, ведя меня дальше за руку.

В самой отдаленной части сада стоял маленький деревянный домик. Он был немного приподнят над землей, с большими окнами и деревянными ставнями и маленькой верандой с креслом-качалкой. Он завел меня внутрь. Мое сердце екнуло. Весь дом был лишь немного больше моей комнаты дома, но он был весь белый. Там был белый стол с белой лампой и белым стулом около него. В другой стороне комнаты под окном стоял симпатичный белый шезлонг. Под потолком висел белый вентилятор.

Белый домик из моей мечты! Я вопросительно смотрела на него.

— Ты рассказала мне о своем белом домике как раз после того, как этот Тадж-Махал вон там был закончен, — сказал он, резко кивнув головой в сторону дома. — Так что я построил этот летний домик.

У меня слезы подступили к глазам. Да, он действительно любил меня. Только искренне любящий человек может построить летний домик в такой стране, как Малайзия. Наконец-то я нашла того, кто любил меня. Любил настолько, что построил для меня летний домик.

— Мой ответ — да, — сказала я, вытирая слезы радости. — Да, я выйду за тебя.

— Хорошо, — сказал он с чувством огромного удовлетворения.

Однажды мы пошли на Лейк Гарденс, где прогуливались под большими деревьями, держась за руки, увлеченные друг другом, как и все влюбленные.

— Ты лучшее, что случилось со мной в жизни, — признался он под огромным деревом. Я с жадностью смотрела в светящееся лицо Люка, словно ребенок. Желая большего, но не смея попросить. Иногда мне казалось, что он слишком жесткий, как лист жести с неаккуратно обрезанными краями, и боялась порезаться, несмотря на то, что он никогда не сказал мне нет, не произнес ни единого грубого слова, в его речи никогда не было сарказма или цинизма. Тем не менее, есть в нем что-то темное, непостижимое и необъяснимое, такое место, где висит знак «Вход воспрещен». Я хорошо вижу этот знак. Слова написаны черными большими буквами на белой доске и подчеркнуты красным. В углу доски — изображение свирепых львов, которые, кажется, готовы порвать меня на куски.

Люк достал из кармана темно-синюю бархатную коробочку, открыл ее, и я увидела подвеску — бриллиант в форме сердца величиной с пятицентовую монету, сияющий в вечерних лучах.

— Это тебе, — просто сказал он.

— Я потеряю его! — завопила я, думая о бесчисленных ручных и ножных браслетах, цепочках и серьгах, которые дарила мне бабушка и которые я уже успела потерять за свою еще недолгую жизнь.

— Он уникален, — сказал Люк, и в его голосе послышалась напряженная нотка. Эта нотка вкралась очень тихо, будто старый слуга, который больше уже не стучит перед тем, как войти в комнату хозяина. Люк посмотрел в мое, внезапно ставшее испуганным лицо и быстро велел слуге покинуть комнату. Ласковыми руками он коснулся моих волос. — Мы застрахуем эту безделушку, — нежно успокаивал он, крепко взяв меня за руки. — Поужинаешь со мной?

Я молча кивнула головой. Я знала, что мама не поверит во вторую прогулку за день. Она и так уже смотрела на меня с каким-то подозрением. Мне придется очень тщательно прятать подвеску. Иногда мне казалось, что мама копается в моих вещах. И Белла говорила то же самое.

Люк наклонил голову и поцеловал меня очень нежно в губы. В этом поцелуе не было страсти, но его глаза буквально кричали о чем-то, что почти испугало меня. В поцелуе, который он подарил мне, было так же мало общего с выражением его глаз, как у мамы с папой.

— Люк? — прошептала я нерешительно.

Его рука сжала меня за талию, а голова совершенно неожиданно наклонилась. Меня целовали один раз в шестом классе во время недели сексуального просвещения, но это было в известной степени унизительно. Непрошеные губы и нахальный влажный язык, пытавшийся силой открыть мой рот, к радости кучки глазевших на это и глумившихся выпускников. Так что я была совершенно не готова к поцелую Люка. Вдруг меня захватил темный водоворот, поднимавшийся спиралью из моего желудка. Я позабыла и о длинных тенях вечернего солнца, и о прохладном ветерке, дувшем с озера, и о слабых детских голосах вдали, и о пристальных взглядах прохожих. Подвеска выпала из моих рук. А поцелуй все еще продолжался.

В ушах я слышала тяжелые удары своего сердца, ноги стали ватными. А поцелуй все длился…

Когда, наконец, он отпустил меня, потрясенная, я смотрела в его лицо. Внезапность его страсти поразила меня. Она пришла из ниоткуда и исчезла в никуда. Это было так, словно внутри Люка жил другой, неистово страстный человек, которого он обычно строго контролирует. На какое-то время притворяющийся Люк сбежал и показал мне себя настоящего. От неожиданности у меня открылся рот. Он посмотрел за окно на озеро. Я закрыла рот и попыталась сосредоточиться. Люк обернулся и улыбнулся мне. Это возвращение обратно к хладнокровию и правильности было еще более заметным. Какой бы ни была его схватка с самим собой, она была им выиграна. Он наклонился и поднял упавший бриллиант.

— Да, я определенно должен застраховать эту маленькую побрякушку, — просто сказал Люк. — Пойдем, я отвезу тебя обратно, — предложил он, взяв меня за руку как-то по-братски. У него были очень теплые руки. Я не могла говорить и, сбитая с толку, покорно пошла за ним. Как может он вот так просто включаться и выключаться?

Когда я вошла, мама уже ждала меня. Я тут же увидела, что она была из-за чего-то в ярости. Она сидела на своем стуле прямо, словно штык, ее руки были плотно сжаты, но когда она заговорила, она показалась такой любезной, что я подумала, что, вероятно, ее разозлил папа.

— Где ты была? — спросила она.

— Мы ходили в парк с Анитой и Пушпой, — нервно ответила я. Такое настроение мамы пугало меня. Она была, словно вулкан, готовившийся к извержению, а я была так близко, что могла почувствовать удар горячего пара и вдохнуть резкий запах дыма.

— Не ври мне! — заорала она, вдруг вскочив со своего стула и подходя ко мне большими быстрыми шагами. За те секунды я только успела удивиться, куда же делся ее артрит. Он, казалось, был чудесным образом излечен. — Где ты была? — повторила мама, тяжело дыша. — И даже и не думай врать.

В испуге я не решалась что-то ответить. Я уже давно не видела ее такой злой. В последний раз тогда, когда она подозревала папу в том, что он флиртует с соседскими малайскими девушками, отжимаясь на заднем дворике…